На рубеже веков. Современное европейское кино. Творчество, производство, прокат - [88]
Другой вопрос, насколько этот идеализированный взгляд
Но эта попытка межкультурного диалога, акт уважения к «инаковости» на противоречивом материале вызвали на родине Вигановой, где, к слову, антицыганские настроения давно находятся в стадии националистских погромов, лишь раздражённое, порой злое, недовольство. Включённый в основную программу фестиваля в Карловых Варах и сопровождённый небольшим скандалом[155], фильм был обвинён в надуманности, манерности и банальности[156]. Сама режиссёр, прогнозируя подобную реакцию, объясняла её неспособностью чехов принять чужие ценности. Но, думается, ответ лежит в плоскости временной. Оставаясь «шестидесятницей», отказавшейся приспосабливаться к новым веяниям, Виганова оказалась слишком идеалистична и слишком серьёзна для нового зрителя, а исполненный балладной грустью фильм разминулся в романтическом посыле с прагматичным зарядом нарождающейся экономической стабильности.
В 1990-е продолжает работать Карел Кахиня. Автор некогда громких работ, в которых поэтическое начало соседствует с трагическим ощущением человеческой судьбы, раздавленной историей (будь то военное время в «Экипаже в Вену» / Kocar do Vidn6, 1966 г.; или последние дни войны в «Да здравствует Республика!» / At’ zije Republika, 1965 г.; первые годы коллективизации в «Ночи невесты» / Noc nevesty, 1967 г. или «расцвет» социализма в «Ухе» / Ucho, 1969 г.), а чуть позже – саркастических и безжалостных лент, где без прикрас и иллюзий показаны человеческие и социальные пороки («Осторожно, визит!» / Pozor, vizita! 1981 г.; «Фанди, о Фанди» / Fandy, 6 Fandy, 1983; «Куда, мужики, куда идёте?» / Каш, panove, kamjdete? 1987), в 1990-е Кахиня снимает так, словно не было ни «нормализации», ни «бархатной» революции, ни надежд, ни их крушений: отстранившись от сиюминутно острого, политически своевременного и социально значимого.
В 1992 г. на экраны выходит его поэтическая лента «Корова» (Krava), в которой история о молодом крестьянине, живущем на отшибе страны и времени, облекается в форму мифа о круговороте человеческого бытия. Сын «последней женщины», странный и нелюдимый Адам проходит в фильме не столько путь индивидуальный, сколько проживает судьбу мужчины вообще, обречённого, подобно Сизифу, тащить бремя труда и жизни, не знающего выхода из замкнутого круга смен дней и ночей, зим и лет, умираний и весенних возрождений, потерь и обретений (женщин, счастья, любви), рождения и смерти.
И если одним критиком «Корова» была названа ««Форестом Гампом», снятым Бергманом», то следующий игровой фильм Кахини – равно печальную и светлую трагикомедию «Фани» (Fany, 1995) – можно назвать «чешским «Человеком дождя»», где вопросы ответственности, терпимости и любви исследуются на материале взаимоотношений двух сестёр – жёсткой, прагматичной и в меру циничной Йиржины и 50-летней умственно отсталой Фани, так и оставшейся наивным ребёнком с большим сердцем и преподносящей урок добра ценой собственной жизни. В отличие от голливудской картины лишенный «плутовской» подоплеки, фильм сосредотачивался на нюансах вживания героини во «взрослую жизнь», где драматические эпизоды притирания характеров сменяются комедийными и трогательными сценами.
Последней вышедшей на большой экран картиной Карела Кахини (в последующие несколько лет вплоть до своей смерти в 2004 г. режиссёр будет работать только над телевизионными проектами) стала «Ханеле» – экранизация произведения известного чешского писателя, публициста и общественного деятеля Ивана Ольбрахта «Грустные глаза Ханы Караджич» о «запретной» любви деревенской девушки из ортодоксальной еврейской семьи и еврея-атеиста. И раньше не раз обращаясь к теме нетерпимости «светской», в этой ленте Кахиня обращается к нетерпимости религиозной: родители главной героини, впрочем, как и все жители их общины, не могут принять отношений девушки с городским гоем. Природа литературной первоосновы и отчасти режиссёрская утомлённость возрастом и временем смягчает этот конфликт до мелодраматических интонаций: то, что раньше послужило бы для Кахини поводом для создания мощных и жестких притч, теперь стало толчком для тихого, чувственного, во многом лирического повествования, проникнутого не трагическим, но ностальгическим чувством уходящего времени.
В 1990-е продолжает работать и один из главных творцов «кинематографического чуда», «оскароносец»[157]и «гениальный кинематографист»[158] Йиржи Менцель. В 1989 г. состоялась премьера его гротескной трагикомедии «Жаворонки на нитях»[159] (Skrivanci па niti), отправленной партийными боссами от кино «на полку» с монтажного стола в 1969 г. Спустя год, в 1990 г., картина была показана на МКФ в Берлине и получила главную награду фестиваля «Золотой медведь» и приз ФИПРЕССИ. Однако ознаменованные подобным успехом «новые времена» оказались для Менделя едва ли не самыми непродуктивными: после «Оперы нищих» (Zebracka opera, 1991), снятой по одноименной пьесе Вацлава Гавела (создавшего, как некогда Бертольд Брехт «Трехгрошовую оперу», свою вариацию на основе фабулы балладной оперы 18 века «Оперы нищего» Джона Гея) и экранизации романа Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» режиссёр взял паузу на 12 лет, хотя оба фильма, находящиеся на разных стилистических полюсах и в разных «весовых категориях», служили доказательством того, что Менцель был далек от профессиональной усталости.
