На рубеже веков. Дневник ректора - [44]

7 июля, вторник.

Леша неудачно сдавал экзамен на водительские права. Когда он сдаст экзамен, решатся многие вопросы: например, он смог бы отвозить на дачу В.С. в мое отсутствие или привозить ее с дачи.

Читаю книги на конкурс Пенне.

8 июля, среда.

Весь день кручусь с этими внезапно образовавшимися дырами в боковой стене флигеля. В один ряд бывшие окна не заложишь — стена будет промерзать. На городские власти надежд нет. Надо латать крышу.

Поздно вечером уезжаю на дачу.

«Глубокоуважаемая Наталья Леонидовна! Письму сразу пытаюсь придать свой стиль, поэтому начинаю с почти цитаты из «Онегина» —

Не отпирайтесь… Посылаю имена кандидатов для «прогулки» по Заполярью. Со всеми отчасти оговорено:

Татьяна Бек, поэт, литературовед, автор книги об «Акмеистах», доцент Литинститута.

Владимир Орлов, знаменитый романист («Альтист Данилов», «Аптекарь», «Шеврикука» и пр.), доцент Литинститута.

Владимир Костров, невероятно знаменитый поэт, лауреат различных премий, председатель Пушкинского комитета, доцент Литинститута, с последним я не созвонился, но человек он на подъем легкий.

Игорь Волгин, поэт, литературовед, с немыслимо интересными докладами о Достоевском и семье Николая II, председатель Фонда Ф. М. Достоевского, профессор Литинститута.

Пожалуйста, выбирайте. Как Вы и предлагали — хорошо бы сюда добавить и ленинградца Кушнера, тогда все получится не только знаково это ссылка на разговор в министерстве и одновременно подначка: свой? но и мифологический».

Самое сложное, обращение в начале и концовка письма. Здесь начало и завершение ситуации, у меня всегда надежда на понимание адресата.

«С восхищением (здесь опять словечко не простое, ибо оно из «Мастера и Маргариты», министр может принять его и как непочтение, если не поймет игры, или как некоторую вольность, расцвечивающую официальный стиль), Сергей Есин, ректор, хозяйственник.

P.S. У нас по соседству рушат флигель Некрасовской библиотеки, это усадьба Салтыковых, наши стены тоже трещат, садится фундамент, пощелкивают трещины. Что станется со зданием к зиме, ведает один Лужков.

С. Есин, ректор».

9 июля, четверг.

Наконец-то выполняю свое обещание: посылаю факс Н.Л. Дементьевой со списочком «персонажей» для поездки. Поездка, конечно, не осуществится, но обещания надо выполнять. Институт пустой — все ушли в отпуск. Остались лишь я и хозяйственники. Веду отчаянную борьбу с подрядчиками за приемлемую цену.

12 июля, воскресенье.

Для «Труда»:

«Жуткое и безнравственное впечатление производят репортажи из Бюро судебно-медицинской экспертизы в Екатеринбурге. Значения никакого не имеет, заслужил ли Николай II свое народное прозвище Кровавый или не заслужил, с него ли начинались все беды России нового периода или не с него, приедет ли на символические похороны Б.Ельцин, автор разгрома дома Ипатьева, или не приедет, признает ли Синод за этими костями право быть костями царскими или лишь костями обычных сограждан. Но это останки людей, как и тысячи других, погибших во всенародной катастрофе. Никакие человеческие останки не заслуживают придания им декоративного характера, не заслуживают, чтобы под улюлюканье сомнений, под возню в правительственных комиссиях, под разговоры о расходах, будто речь идет о похоронах бомжей, под телевизионные гонорары за эксклюзивные съемки мытарить эти уже многострадальные кости с одного конца страны на другой. Неприлично это, господа. В Петербурге ли, городе возможного прапрапрапрадеда, в Екатеринбурге ли, городе возможной прапрапрапрабабки должны были найти успокоение эти останки. И уж если судьба так распорядилась, так ли это важно, чьи они? Не являлась ли персонифицированная царская власть частью народа? Да, они, эти останки, станут святыми, если к подножью их могил мы принесем свое искреннее покаяние — тому, что неправедного было совершено в давнее время, что неправедное было совершено сейчас, потому что наше время тоже не безгрешно, тоже кроваво».

14 июля, вторник.

Вчера поздно вечером приехал в Обнинск из Москвы. Дорога полупустая. В городе открылись какие-то детские олимпийские игры, иногородние машины в Москву, по обыкновению, не пускают, и все силы милиции, в том числе и ГАИ, брошены в центр. Всю дорогу слушал оперные арии, пленку, которую в прошлом году подарил мне Стенфорд. Какая прелесть, какая божественная музыка, как она поднимает! Не зная итальянского, я улавливаю в разных ариях очень похожую лексику, но как это, тем не менее, не похоже на сегодняшние стенания и речь современной поп-музыки. Все это зовет к любви возвышенной и говорит о страданиях души.

Я, кажется, с сегодняшнего дня в отпуске. С утра слоняюсь по хозяйству и раскладываю бумаги, потом читаю «Новое литературное обозрение». Наслаждаюсь, читая «Заметки о поколениях в Советской России» Мариэтты Чудаковой. Особенно интересно, как со сменой поколений из литературы уходила определенная рефлексия. Прочел также статью В. Курицына о постмодернизме. Статья очень интересная, но ничтожен фронт, по поводу которого хлопочет автор.

Вот так жить бы мне и поживать, почитывать и подвязывать огурцы, но уже в пять вечера приехали на автомашине Федя, С.П. и Владимир Харлов. Надо срочно решать с освободившимся «знаменским» особняком. Привезли договор. Сложность в том, что появился новый закон, по которому мы обязаны регистрироваться в Госкомимуществе, и, думаю, последние отберут у нас часть денег. Опять сражаюсь с правительством. Это притом, что накануне из Госкомвуза прислали извещение о финансировании: за июль не дадут даже стипендии, которую мы, кстати, уже студентам заплатили. Продолжать рисковать и ставить себя под удар? После долгих раздумий я решил зарегистрировать договор в Госкомимуществе. Я больше не хочу отвечать за благополучие всего института, прекрасно живущего института, не имея безоговорочной поддержки. Если деньги отнимут, то поголодаем все, господа, вместе. И вы, господин С., который постоянно что-то шебуршит, и вы, господин Ф., который молчит, улыбается и поддакивает.