На рубеже веков. Дневник ректора - [42]

2 июля, четверг. Состоялся странный разговор с С. Б. Джимбиновым. Я всегда знал, что в дневник надо вписывать все мелочи, но в свое время, кажется, деталей этой истории и цифры не записал, а только сами факты и их последовательность дают правильное представление о случившемся. Полтора года назад, почти скопом, институт купил некоторую часть библиотеки Джимбинова. Я понимал, что он чистит и освобождает от дубликатов свои домашние стеллажи, но это были книги, которые при первом пригляде мне показались нужными для института. Взаимный интерес. Особенно меня заинтересовала литература, падающая на период, когда институт практически ничего не покупал, не было денег. И литература, которую в предыдущее время институт не покупал по идеологическим соображениям. Книги мы сразу же вывезли на институтском автобусе. Я мельком просмотрел список и поручил Л. И. Скворцову проработать все детально. Сразу же оплатили по цене 7 рублей за штуку, т. е. оптом, полторы тысячи экземпляров русской части покупаемой партии. Потом ситуация с покупкой из-за отсутствия денег затихла, точнее — я забыл о дальнейших проплатах, а С. Б. по каким-то соображениям мне не напоминал, библиотека не напоминала тоже. Но теперь, когда мы подошли к оплате последней части, я отдал книги на экспертизу. Сразу же выяснилось, что в студенческом потреблении, а точнее — учебном, может иметь хождения приблизительно одна пятая. Еще полтора года назад мы уточнили цену иммигрантских собраний, определив ее в 40 рублей за том, но все оптом. И вот сейчас, когда я послал все на экспертизу, то эксперты, т. е. книжники, имеющие дело с постоянным спросом и предложением, определили круговую стоимость каждого экземпляра в 10 рублей, а точнее от 5 до 10 рублей. Об этом я и сказал Джимбинову. На этом он довольно много терял от первоначальной договоренности. Мы имели с ним два разговора. И должен сказать, что, во-первых, я еще никогда не встречался с таким яростным отстаиванием собственных интересов и, во-вторых, с печалью должен констатировать общеизвестное: никогда не делай добра. Самое пикантное, что когда мы стали идти по списку конкретно, определилось большое количество не нужных никому книг, которые наш опытный профессор заложил в первую уже купленную партию. Здесь дубликаты, которые уже есть в институтской библиотеке. Здесь же крошечный, как брошюрка, самоучитель английского языка, которым раз попользовался — и надо выбросить… И вот тут я отчетливо понял, что я и плохой психолог, и плохой писатель дневника. Я не могу свести воедино свои собственные чувства обманутого человека и аргументацию Джимбинова. Он показывал мне каталог на некоторые свои уникальные издания, в котором стояли огромные суммы. Но он не хотел понять, что его книгу покупает не любитель и специалист, которому она необходима прямо сейчас и здесь, а библиотека, которую не очень волнует — первое ли это драгоценное издание или последнее. Я не мог свести воедино и то, что наш требовательный профессор только что получил годовой отпуск под диссертацию, которую он не напишет. Почему он в моем лице обижает институт? А его профессорское звание «сухого» профессора? Разве, если бы не я, получил бы он его когда-либо? А его регулярные опоздания на 20–30 минут на лекции и стремление отказаться от любой общеинститутской работы, с которыми я мирюсь? Ну, да ладно, с грустью и горечью соглашусь: я недальновидный и доверчивый человек и просто плохой прозаик. И еще последний штрих, вносимый мною не без помощи Е. Я., вечной моей советницы. Записав все это с моих слов как диктовку, она прокомментировала: он, истинно книжный человек, видит все окружающее как бы сквозь некую призму: главное, что занимает его, — когда вышла книга, кто был редактор и сколько в ней страниц. От своего не отступит ни за что. Я невольно отношу это все за счет гремучей смеси в его крови: наполовину башкир. Но мы тоже не лыком шиты.

«Заведующему кафедрой зарубежной литературы проф. Б. Н. Тарасову.

Дорогой Борис Николаевич!

По поводу дошедших до меня слухов об отъезде за рубеж проф. С.Б.Джимбинова. Во-первых, я действительно говорил с проф. Джимбиновым, как, впрочем, до этого говорил со многими преподавателями на определенном этапе их академической карьеры о необходимости написания докторской диссертации. Такие разговоры велись мною неоднократно. Как у нас принято, под это благое дело можно было бы дать и год творческого отпуска. В свое время такой год получал проф. Смирнов В. П., доцент Калугин В. В., проф. Еремин М. П. К сожалению, не всегда год бывает результативен. Естественно, в случае предоставления такого отпуска я и помыслить не мог, что это может пройти мимо вас, мимо кафедры, чтобы под это дело не были заполнены соответствующие бумаги и в свое время не сделан соответствующий отчет. Так что если проф. Джимбинов хочет этот отпуск получить, то должен делать это не явочным путем, а в соответствии с процедурой. Во-вторых, хочу напомнить вам, глубокоуважаемый Борис Николаевич, и вы скажите об этом Станиславу Бемовичу, что отпуск этот даю не я, а ученый совет, а ближайший такой совет будет 25 июня, вот на нем и должно быть что-то решено, но не раньше.