На рубежах Среднерусья - [17]

— Напротив. Осенью, если я уволюсь из армии, он поможет мне поступить в институт сразу на третий курс — первый же я закончила в Ленинграде, а второй — на войне. Что-то придется досдать.

— Это же прекрасно, но на твоем лице я не вижу радости.

Мне показалось, пожелание хирурга ты воспринял тоже без восторга.

— Возьми стул и сядь рядом со мной, — попросил Николай.

Девушка присела на краешек стула, настороженно, боясь, что неловкое ее движение отдалит от нее Николая безвозвратно.

— Ты, Тома, знаешь обо мне все или почти все. Думаю, ты убедилась, что я не говорил тебе неправду. Конечно, что-то умалчивал, что-то недоговаривал. В нашем санбате, да и здесь ты слышала немало стонов и криков солдат и офицеров не только от ран, но и от страха, что будет после выписки их в гражданку. От болей в душе я не стонал, но думы о будущем терзали и меня. До того дня, когда дядя Гриша сообщил мне о возможной моей работе в академии. И чем я больше думал, терзался о своей будущей жизни, я не представлял ее без тебя, без того, чтобы не видеть тебя каждый день и много раз на дню. Может быть, это любовь, которую ты ждешь от меня, — не знаю? Не изменится ли твоя любовь, когда станешь женщиной в расцвете сил и красоты, а меня одолеют раны и пережитое? Не спеши с ответом. Есть еще немного, может быть, мелочей во мне, которые способны огорчить и даже разочаровать тебя, поколебать твои представления о счастье со мной. Сейчас я не смогу назвать их тебе, девушке. Но эти мелочи породили во мне беспокойство, порой переходящее в страх за наше будущее.

В длинном объяснении Николай не произнес «Я люблю тебя» или что-то в этом роде. И потому ждал больше «нет», чем «да». Тамара склонилась к лицу Николая и долгим поцелуем закрыла его губы, чтобы они не произнесли больше ни слова.

— Коля, еще на фронте я тебе сказала: ты много раз жертвовал собой, почему я не могу пожертвовать всего один раз ради тебя, любимого. Тобой я и наши дети будем гордиться. Я сделаю все, чтобы ты забыл о своем увечье, оно же получено под Сталинградом, на Тракторном, у кромки волжского берега. Что касается твоей жизни, я сделаю все, чтобы она длилась до моей старости.

Николай закрыл глаза, из-под ресниц покатились слезы. В их мерцающем блеске означилась надежда на счастье.

7

Приближался май. Тепло сменялось холодом. В одну из ночей даже выпал снежок. Проглянули звезды, и до слуха москвичей донесся знакомый гул немецких бомбардировщиков. Зенитчики, уже отвыкшие от воздушных тревог, поспешили к орудиям. Но бомбардировщики прошли так высоко, что стрелять по ним не было смысла. Только через день дошли слухи, куда летели и что бомбили они, — Горький, а в нем Автозавод — самое уязвимое предприятие страны, снабжавшее грузовиками армию. Действительно, завод был выведен из строя, и часть легких артиллерийских и минометных бригад выехали на фронт без тягачей.

Пролет бомбардировщиков напомнил москвичам, что фронт по-прежнему близок и не исключено, что может вновь приблизиться, как в сорок первом — к югу он проходит по одному меридиану столицы: Мценск, чуть восточнее Орла и западнее Курска, Белгород, а далее Северский Донец, Ворошиловград, Таганрог — еще восточнее.

Но верхи уверовали в неотвратимость наступления Действующей армии к Днепру на всем его протяжении, а может быть и дальше. По меньшей мере, прямой удар на Москву немцы не предпримут, а кружными путями они до нее не доберутся. В Москву уже вернулись ЦК, Верховный Совет, многие министерства, некоторые предприятия, возвращались и академии, в частности, Академия имени Фрунзе. По утрам служилый люд спешил в учреждения, школьники — в школы, студенты — в институты и техникумы, хозяйки — в магазины. По воскресеньям пригородные поезда увозили москвичей к дачным поселкам или клочкам земли, чтобы засеять их картошкой и другими овощами.

В академию из Ташкента приехали начальники кафедр, разработчики лекций и тактических задач. Обслуга поднимала на этажи учебные столы, стулья и расставляла их по классам. Само здание, коридоры, кабинеты выглядели еще полупустыми.

В лазарете разместили только тех офицеров, которых отобрали для работы преподавателями. На праздничные дни кое-кто из них отпросился к родственникам и знакомым. Николай еще не мог совершать походы до метро или трамвайной остановки и потому не поехал к старикам Варвары, куда был приглашен вместе с Томой. В палате лазарета Николай остался один. Едва от него вышел полковник, появилась Тамара.

— Кадровик заходил. Ознакомил с приказом наркома о моем назначении преподавателем академии, — сообщил Николай новость.

— Такая новость к празднику — к счастью. Можно бы пойти в пляс.

— Когда-то умел бить чечетку, но и она мне уже противопоказана. Навсегда. А хочется тряхнуть стариной.

— Ты — старик? — и запнулась. — Хотела назвать тебя детским именем… Позволишь? Николай Васильевич, тем более наедине, как-то отдаляет нас друг от друга. Мои бабушка и дедушка называли друг друга только Сережа и Маша.

— Попробуй, может быть, прозвучит тепло.

— Хорошо, попробую, но завтра, в праздник.

— Надо бы как-то отметить его.

— Если тебе очень хочется, можно.