На реке Росомашьей - [8]

— Коккой! — со страхом ответил Етынькэу. — Я не приглядывался. Для меня великий страх смотреть на такое лицо.

— Отчего страх? — беспечно возразил Митрофан, тряхнув головой. — Я не боюсь!

— Не говори! — сказал Етынькэу, понизив голос — Вот моего старшего брата такая сделала хромым.

— Да вы что нас спрашиваете? — задорно сказал Амрилькут. — Хотите знать — спросите у неё самой!..

Я, впрочем, заранее собирался провести эту ночь в шатре Тылювии и счёл эту минуту наиболее удобной для того, чтобы расстаться с хозяевами. Виськат и её сестра, только что втащившие в полог кипящие чайники с чаем, узнав, что я хочу отправиться к Тылювии, стали меня удерживать.

— Зачем ты пойдёшь? — говорили они. — Что пить станешь? У них нет даже чайного котла!..

— Я возьму этот! — сказал я, указывая на небольшой походный чайник, принадлежавший мне.

— Смотри! — сурово сказала Раутына. — Если там повесишь чайник над огнём, назад его не приноси!..

В качестве старухи Раутына была ревностной блюстительницей чистоты домашнего очага, который считается осквернённым, если к нему попадёт какой-нибудь предмет, находившийся в общении с очагом чужой семьи.

Несмотря на предостережение, я подхватил свой чайник и отправился к шатру Ятиргина. Однако у входа я остановился в некотором недоумении. Огонь на очаге был погашен, и обгорелые головни разбросаны вокруг. В наружной половине шатра никого не было. Обитатели уже успели забраться в своё гнездо и теперь ужинали или ложились спать. Вторгнуться к ним без предупреждения не соответствовало даже обычной бесцеремонности полярной жизни. К счастью, голос хозяина вывел меня из затруднения.

— Кто там? — спросил он изнутри. — Кто пришёл?

— Гость! — ответил я.

— Кто ты? — повторил Ятиргин.

— Гость, Вэип — пишущий человек!

— Войди! — сказал Ятиргин.

Я немедленно распростёрся по земле и, проползши под входной полой, очутился в пологу.

Хозяева только что поужинали. Ятиргин собирался закурить трубку и усердно ковырял медной заправкой закопчённый деревянный мундштук, чтобы добыть немного нагару.

Табаку у него не было, как и у всех кавралинов, уже полгода. Я поспешил предложить ему листок из табачного мешка, который я всегда носил в кармане для угощения чукч. Он жадно схватил его и немедленно принялся крошить на небольшой дощечке, потом наскоблил сырого дерева и, смешав оба ингредиента, набил трубку — и с наслаждением закурил.

— Крепкий табак! — похвалил он. — Уже шестой месяц горького не пробовал!..

Тылювия с ожесточением скоблила ногтями деревянное корыто, в котором недавно помещалось мясо, тщательно облизывая буроватую грязь, приставшую к пальцам. Звук этого скобления напоминал трение стального напилка о сухое дерево. Кроме супружеской четы, в пологу был ещё неуклюжий мальчик лет шестнадцати с круглым лицом, чёрным как голенище, и такими оттопыренными губами, как будто он постоянно собирался свистнуть. То был брат Ятиргина, Китувия, который пришёл вместе с ним из Энурмина, чтобы помогать в дороге, но собирался остаться у Акомлюки в качестве кандидата в женихи, который должен работать и стеречь стадо, пока его признают годным в мужья. Предметом его искательств была Нулинга, двоюродная сестра Акомлюки, костлявая, худая и вдобавок кривая на один глаз девка, которую никто не хотел сватать из-за её безобразия. Она была почти вдвое старше Китувии, но при заключении чукотских браков это не составляет препятствия, если дело идёт о том, чтобы бедному искателю вступить в семью богатых стадовладельцев.

— Итак, ты пришёл! — сказал Ятиргин, сделав несколько затяжек из трубки.

Слова эти заменяют у чукч приветствие, но в данном случае они выражали недоумение хозяина.

Я объяснил, что у Акомлюки очень тесно и что я пришёл сюда, зная, что тут мало людей, и хотел бы тут переночевать.

— Ночуй, ночуй! — поспешно сказал Ятиргин. — Дом жителя — дом гостя… Хоть десять ночей кряду… Сколько сам захочешь…

Я, впрочем, заранее был уверен, что встречу гостеприимный приём, ибо приморские чукчи относятся к гостям с особенным радушием.

— Ух! — уже суетился Ятиргин. — Чем только угощать тебя? Мы поужинали. Вот только объедки остались… Покажи! — обратился он к жене.

Тылювия молча протянула мне круглый короб из гнутого соснового луба, изделие американских эскимосов, наполненный истерзанными кусками холодного мяса, которое предназначалось к завтраку.

— Сварим чай! — предложил я, зная пристрастие чукч к этому напитку.

— Ах, у меня нет чаю! — сказал с сокрушением хозяин. — Был бы, разве я сам не угостил бы тебя?

— У меня есть, — сказал я.

— Чайника нет! — возражал хозяин.

— У меня есть чайник!.. И сахар и сухари! — прибавил я, видя его нерешительность.

Ятиргин всё-таки колебался.

— Но ведь твой котёл стоял у чужого огня, — жалобно сказал он. — Грех против домашнего обычая!.. Стой, стой! — вдруг прибавил он оживлённо. — У меня есть американское шаркающее огниво (спички). Можно будет развести новый огонь!..

Действительно, осквернение касается только огня, добытого от деревянного огнива, которое составляет часть домашних пенатов. Огонь же, добытый при помощи стали и кремня, а тем более спичек, считается безразличным и осквернению не подлежащим.