На растительной пище - [4]

Но в обычные будничные дни, по общему молчаливому соглашению, к Веревцову заходили только за делом. Он был вечно занят, и жаль было отнимать у него время. Но и при каждом случайном посещении он немедленно поднимал гостеприимную суету, принимался топить камин и стряпать, вдобавок серьёзно обижаясь, если гость брался за топор, чтобы наколоть дров. Гостю приходилось сидеть на месте и с вытаращенными глазами ожидать "приёма".

-- Заходите! -- продолжал приглашать Василий Андреич. -- Пообедаем!..

-- Каша, небось!.. -- буркнул Ястребов. -- Слуга покорный!..

-- Хотите, куропаток изжарим? -- насмешливо прибавил он. -- Жирные!..

И он положил руку на связку белых птиц, привязанных к его поясу.

Василий Андреич смущённо заморгал глазами. Ему было трудно сказать: "Нет!" кому бы то ни было, тем более товарищу.

-- Или хотите, -- безжалостно продолжал Ястребов, -- я их оставлю вам для пирога воскресного?..

Для Ястребова не было ничего святого. Когда у Марьи Николаевны Головинской, составлявшей украшение пропадинского общества, родился первый сын, Ястребов, заменявший акушера, заявил, что ребёнок очень похож на обезьяну. Положим, Витька уже третий год мстил за оскорбление, вырывая при каждой встрече своими цепкими ручонками целые горсти волос из мохнатой бороды старого охотника, но репутация злого языка так прочно установилась за Ястребовым, что даже Ратинович, эсдек, человек, для которого тоже не было ничего святого, и который вообще рекомендовал старшим наслоениям пропадинской колонии проситься в богадельню, побаивался этого угрюмого старика и оставлял его в покое. Связаться с Ястребовым было тем более небезопасно, что он был охотник переводить шутки в дело и только с месяц тому назад наглухо заледенил единственный выход из квартиры доктора колонии Кранца, т. е. притащил ночью ушат воды и забросал дверь толстым слоем мокрого снега, который тотчас же отвердел как мрамор. Кранц принуждён был просидеть в плену почти до обеда, пока соседи заметили его беду и разрушили укрепление.

-- А это что? -- продолжал Ястребов. -- Опять дудка?..

Он подхватил колоду и одним широким взмахом забросил её высоко на крышу.

-- Которая это? -- спросил он более дружелюбным тоном.

-- Пятая! -- сказал Веревцов с невольным вздохом. -- Нужно ещё десять!..

Долбить колоды было так трудно, что он опасался, что не успеет приготовить достаточного количества к наступлению лета. Вдобавок лес для колод попался ему дурной; он собрал его в половодье на речке, протекавшей мимо его владений, но на верховьях её росли деревья с витыми стволами, твёрдыми как железо и склонными от высыхания раскалываться по спирали.

-- Слушайте! -- сказал вдруг Ястребов. -- Вон в той лощинке, -- и он указал рукой на неровный спуск дороги от юрты к речке, -- лежат колоды!..

-- Какие колоды? -- с удивлением спросил Веревцов. -- Я вечером ходил за льдом, там ничего не было!..

-- А теперь есть! -- спокойно возразил Ястребов. -- Я думаю, они вам пригодятся.

-- Кто же их принёс? -- недоумевал Веревцов.

-- Я почём знаю! -- проворчал Ястребов. -- Вы их посмотрите, они долблёные!..

Лицо Веревцова внезапно вспыхнуло от смущения. Даже белый лоб и маленькие уши покраснели. Он, наконец, догадался, кто принёс загадочные колоды.

-- Спа-па-сибо! -- сказал он, заикаясь от волнения. -- Но я мо-могу принять вашу по-помощь только с дележом... из по-половины!..

Несмотря на почтенный возраст и экстраординарный curriculum vitae [Ход жизни -- лат. Прим. ред. ], Веревцов сохранил способность смущаться как молодая девушка. Вдобавок долголетнее молчание так отразилось на его привычках, что в экстренных случаях он нередко совсем лишался употребления языка.

-- Хорошо! -- спокойно согласился Ястребов. -- Мы с вами поделимся как мужик с медведем: вам корешки, мне вершки.

Оба они были изобретатели и пытались изменить условия жизни в полярной пустыне и приспособить их к своим желаниям, но затеи Ястребова носили фантастический характер. Он захотел, напр., построить судно, не имея ни малейшего понятия о судостроении, и возился над ним целый год с нечеловеческим упорством. В конце концов, вышла круглая барка, по форме похожая на поповку, которая при первой же поездке безнадёжно села на мель в одном из протоков Пропады. Он изобрёл усовершенствованную уду, на которую не хотела клевать рыба, пробовал варить мыло из сала и древесной золы, дубил кожи тальничной корой, изменил собачью упряжь к великому ущербу для упряжных животных.

Новая затея Веревцова была, быть может, столь же мало исполнима как постройка фантастического корабля, но вытекала из насущной потребности.

Нуждаясь в растительной пище, он затеял развести вокруг юрты огород и устроить большой парник для более нежных овощей. Он научился огородничеству ещё в Шлиссельбурге в довольно необычных условиях, но всё-таки у него были и познания, и опыт, хотя и не для такого сурового климата. Семена он привёз с собою, даже держал всю дорогу картофель и лук за пазухою, чтобы сохранить их от мороза. Конечно, и того, и другого было мало, всего по несколько штук, но Робинзон Крузо, как известно, развёл из единственного зерна целое хлебное поле, и Веревцов тоже не терял бодрости со своими четырьмя картофелинами и шестью луковицами. Гораздо важнее было то, что он привёз с собою два больших ящика стёкол, хотя одному Богу было известно, почему они не разбились по дороге. Кстати сказать, на эти стёкла было много охотников, и самые видные из обитателей города предлагали за каждое стекло хорошую плату пищей или мехами, ибо в Пропадинске стёкол было мало, и они заменялись летом промасленной бумагой или тряпкой, а зимою попросту четырёхугольным куском светлой и толстой льдины. Но Веревцов крепился, и только Марье Николаевне подарил два стекла для окна её спальни. Марья Николаевна, впрочем, в тот же день отослала стёкла обратно.