На распутье - [42]

В таких случаях мы умолкали, смотрели на освещенный из окон сад, слушали, как кудахчут, собираясь на насест, куры, наблюдали за ночными бабочками, кружившимися вокруг лампы.

По возвращении из свадебного путешествия я сразу пошел на завод. Пали взял в руки мой диплом — он сидел за резным письменным столом в той же самой комнате, здесь ничего не изменилось, разве только Пали постарел, на лице его прибавилось морщин, — осмотрел со всех сторон, прочитал все от корки до корки, проверил печати, всасывая воздух в дырявый зуб — это была его новая неприятная привычка, — и лишь пробормотал, возвращая диплом:

— Ну что ж, заимел-таки. — И сразу же направил меня к главному инженеру Жигмонду Холбе. Я предложил ему идти вместе, но он сказал, чтобы я шел один, а то еще подумают, что мы сиамские близнецы.

С Холбой мы почти не были знакомы — до моего поступления в институт он был инженером термического цеха, и мне не приходилось с ним сталкиваться. Когда я вошел в кабинет, он тотчас встал и, протянув руку, торопливо подошел ко мне.

— Не нахожу слов, чтобы выразить свою радость, — восторженно произнес он.

Холба был примерно одних лет с Пали, высокий, широкоплечий. Я с первого же взгляда понял, что он спортсмен, и почувствовал симпатию к нему.

Он усадил меня, попросил секретаршу принести кофе, разлил коньяк, стал расспрашивать: чем я интересуюсь, что собираюсь делать, где хотел бы работать. Особенно большую радость доставляет ему, дескать, то, что я первый представитель новой технической интеллигенции, начал с самых низов и вот уже стал инженером. По-иному буду видеть все и работать иначе.

Когда я узнал от Пали, что Холба беспартийный, это поразило меня. Но Пали предупредил, чтобы я не относился к Холбе с недоверием, не считал его аполитичным, ибо его беспартийность, скорее, говорит о своего рода последовательности. До недавнего времени он был членом Национальной крестьянской партии и только поэтому оказался не с нами. Замечательный специалист, до конца преданный нашему делу, партии, пролетарскому движению.

Холба посоветовал мне идти инженером в малый сборочный цех. По правде говоря, я предпочел бы любой другой участок, а не тот, где меня все знали еще крановщиком. Но он настоял на своем. Самым неприятным было то, что Холба, придя со мной в цех, так представлял меня мастерам, будто я впервые пришел сюда.

Через некоторое время меня избрали в партком, в правление спортивной секции — играть в футбол, к сожалению, я уже не мог, не оставалось времени на тренировки, — в завком, где я ведал курсами повышения квалификации, организацией трудового соревнования.

6

Вскоре мне пришлось возглавить и партийную организацию, так как Пали отправили в санаторий.

Незадолго до того главный инженер Холба довольно часто и подолгу просиживал у Пали, не раз я по какому-нибудь неотложному делу стучался к ним, но Пали отвечал:

— Зайди попозже!

Когда я интересовался, о чем это они секретничают, Пали коротко отвечал: мол, по заводским делам, но в подробности не вдавался.

Помню, я докладывал Пали о профучебе, когда раздался стук и дверь, а затем показалась голова Холбы.

— Минуточку, товарищ Холба, — сказал Пали.

Тот прикрыл дверь, я продолжал докладывать, но вижу, Пали не слушает. Тогда я встал.

— Товарищ Гергей, лучше мне зайти после, это дело не срочное.

Он тотчас поднялся.

— Не обижайся, загляни через полчасика.

Через полчаса я опять пришел, но его уже не оказалось на месте. Немного постояв у закрытой двери, я спросил у проходившего мимо рабочего, не видел ли он Гергея.

— По-моему, он пошел в сторону раздевалок, — ответил тот.

Я заглянул в душевую, в уборную, а затем принялся открывать по очереди двери раздевалок. Дверь последней кабины была заперта, и ключ находился в замочной скважине изнутри. Прислушавшись, я уловил тихий стон, похожий на поскуливание побитой собаки. Резко нажав на ручку, я постучал в дверь.

— Эй, кто там есть?

Поскуливание прекратилось.

Я снова постучал, затем стал изо всех сил барабанить в дверь.

— Пали, это ты?

— Иди к черту, — немного погодя послышался ответ.

«Ну, теперь-то уж я ни за что не уйду», — подумал я.

— Сейчас же открой!

Он молчал. Я понял, остро почувствовал: стряслась беда.

— Открывай, иначе взломаю дверь!

Щелкнул замок.

Передо мной стоял Пали, постаревший, убитый горем, весь в слезах.

На следующий день его отвезли в санаторий для нервнобольных. Курс лечения продолжался долго, его лечили сном, а когда дело пошло на поправку, продержали еще несколько недель.

Его душевное потрясение было вызвано несчастьем, постигшим Шани Кароя.

Шани Карой, худощавый, высокий, сутуловатый, очень веселый парень, который всегда что-нибудь напевал или насвистывал, работал у нас плакировщиком. В его лице был похоронен незаурядный скульптор. Улучив свободную минуту, он с помощью паяльника ловко мастерил человеческие фигурки, собачек, домики. Однажды изготовил даже скульптурные портреты всех игроков нашей футбольной команды. Шани Карой был удостоен высокого доверия: когда меня приняли на подготовительный факультет института, Пали, ни минуты не колеблясь, рекомендовал его на офицерские курсы, поскольку военная комиссия настаивала, чтобы завод откомандировал кого-нибудь в их ведение.