На распутье - [28]

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

— «Так как боялась, что не хватит сил…» — еще раз читает Кёвари и задумывается. — Строка из какого-то стихотворения?

— Нет. Скорее признание. Или послание. Возможно, предупреждение. Давно это было, вам, пожалуй, и не понять…

Мы выходим на темную террасу, я удобно разваливаюсь в плетеном кресле. Наливаем, пьем. Пиво действительно холодное, приятно освежает.

— Последний раз на заводе вы были, когда приносили мне зачетку? — спрашиваю я.

— Нет. Примерно полгода назад я заходил к товарищу Гергею. Как изволите знать, в нынешнем году кончаю…

— Черт возьми! Не повторяйте вы свое «изволите». Я готов от него на стенку лезть. — Меня самого поражает собственная вспышка. Но я уже думаю о другом. О том, что юноша, возможно, еще не знает о несчастном случае. Осторожно прощупываю. — Каким образом вы стали стипендиатом? Расскажите-ка.

— Сдав экзамены на аттестат зрелости, я почти год работал на заводе, затем подал заявление в университет. Как-то раз товарищ Гергей пригласил меня к себе…

Он все говорит, говорит, и я окончательно убеждаюсь, что ему ничего не известно. В ту пору Пали Гергей работал в профсоюзном комитете, ведал подготовкой кадров. Он хлопотал хотя бы об одной стипендии, а потом добился еще двух.

— Сколько вам лет, товарищ Кёвари?

— Двадцать три.

— Ну, вы совсем уже мужчина, можно сказать, зрелый человек.

— Тем не менее многие обращаются, как с мальчишкой.

— Будь здоров, — чокаюсь я с ним, предлагая там самым перейти на «ты».

— Да я не в этом смысле, — испуганно оправдывается он.

— Будь здоров, — повторяю я.

— Будьте здоровы, дядя Яни, — тихо лепечет он.

— Выпьешь еще?

— Спасибо, налейте.

— Говори «налей». Переходи на «ты». Это только поначалу трудно, потом привыкнешь.

— Пожалуйста, налей. Пьем.

— Рассказывай о себе, — говорю я. — Окончишь, станешь инженером, активным строителем жизни. Перед тобой открыты все дороги.

— Ну что ж, об этом можно потолковать, — не без иронии говорит он.

— Не только можно, но и нужно. Рассказывай. Мне очень интересно послушать.

— Ты директор завода. Что тебе рассказывать?

— Директора завода будешь называть на «вы». А сейчас ты разговариваешь со старшим товарищем, ночью, на лодочной станции, кругом тишина, с набережной долетает запах роз, звенят комары… Чего еще не хватает?

— Завидую тем, кто имеет такой домик.

— А еще чему завидуешь?

— Тому, что ты директор. В сорок лет.

— В тридцать девять.

— Тем более… — Он становится смелее. — Среди стипендиатов моего курса нет ни одного, чей директор был бы моложе тебя, хотя немало заводов и поменьше нашего.

— Мне и в голову не приходило, что мой возраст может стать предметом какого-то соревнования.

— В этом нет ничего зазорного. Мы гордимся тобой, тем, что у тебя такие способности, что ты сумел так быстро продвинуться вверх.

— Нечто вроде спортивного рекорда? Этим гордитесь?

— Если хочешь, то да. Есть такие, кто застрял в самом низу шеста, еле-еле держится, того и гляди сорвется. А ты забрался на самый верх.

— Все более поразительные вещи я слышу о себе. А еще что ты скажешь?

— Что у тебя есть машина «рекорд-62».

— Вот тут ты ошибся, вас не обо всем правильно информируют. Как вижу, кое о чем, что происходит на заводе, вы плохо или совсем не осведомлены. Не «рекорд», а «москвич». Да и того уже нет.

— Не понимаю.

— Два года мы не выполняли план. Я не мог внести очередной взнос за домик на Балатоне.

— Все-таки не стоило продавать машину.

— Согласен, не стоило. Зато хоть со скрипом, в рассрочку, но все же выплатил ссуду.

— Об этом я действительно не знал.

— Жадность одолела. Рассчитывал на премии. Но ты хитрец, Дюри, как я погляжу. Мы условились, что ты будешь рассказывать о себе, а выходит наоборот — про меня выспрашиваешь. Обо мне больше ни слова.

— Жаль. Потому что ты для всех нас служишь примером.

— Лучше не нашли?

— Нет.

— Ну что ж, по крайней мере хоть откровенно.

— А почему бы мне не быть откровенным? Но только не обижайся. Представь, что я захмелел от пива.

— Можешь больше не пить, но правду-матку режь до конца. И забудь, что я твой директор.

— Мне нравится твое умение ловко лавировать, пробиваясь вверх. Ты безошибочно знал, когда надо выждать, когда и перед кем склониться, а перед кем встать во весь рост, когда сделать маленький, а когда широкий шаг, никогда не говорил больше, чем требовалось, но в нужный момент не отмалчивался…

Чем дальше он развивает свою мысль, тем сильнее начинают дрожать у меня руки. Я протягиваю их к стакану, и он падает на пол.

Юноша умолкает.

— Продолжай, продолжай, — говорю я с деланным спокойствием, но голос мой тоже предательски дрожит.

— Вот, собственно, и все, — заключает юноша; затем, после короткой паузы, заговорщически добавляет: — А еще мне нравится, что ты имеешь успех у женщин…

Под ногами у меня скрежещут осколки стекла, и во мне самом тоже что-то скрежещет.

— А Гергей? — тихо спрашиваю я.

— Не понимаю! — удивляется юноша. — При чем здесь он?

— Да просто так, а впрочем, почему бы и не вспомнить о нем. Интересно, какого ты мнения о Гергее?

— Как тебе сказать… — мнется он. — Откровенно говоря… Думается, что ему очень подходит его имя: Пали[2]. Этот человек может служить и отрицательным примером: занимал высокий пост, а теперь падает все ниже. — На мгновение у меня в глазах темнеет. — Знаешь, — продолжает он, — сейчас, заканчивая учебу, мы перебрали всех своих предшественников на заводе… Но могу ли я высказать всю правду? Ты не обидишься?