На распутье - [78]

Народ в ликовании падал ниц, иные, доведя себя до восторженного безумия, ловили стремена, чтоб поцеловать его сапоги, иные тянули руки, чтобы дотронуться до него. Многотысячный гул сотрясал всю округу.

— Спаситель, слава тебе! — неслось над людским морем.

Михайло Васильевич с изумлением огляделся, затем ловко соскочил с коня. Бояре, топтавшиеся около ворот с хлебом-солью, двинулись к нему. Под гул толпы князь Мстиславский по старшинству протянул ему каравай и выговорил бесстрастно:

— Москва склоняется пред тобой, княже.

Дмитрий Шуйский, закусив губы, ненавидяще глядел на племянника. Дух вражды еще явственнее почувствовал Скопин, когда вошел в царский дворец. Холопье высокомерие проглядывало на сытых лицах дворцовой челяди, оберегающей свои прибыльные места изветами и доносами.

Царь Василий Иванович увидел Михайлу, и слезы сами собою побежали по его рыжим рябым щекам.

— Создатель услыхал мою молитву и помог тебе! Теперь ты мне как сын… — Шуйский запнулся и замолчал, а Скопин тихо проговорил:

— Я знаю, государь, о наговорах.

— Скажи… Ты ведь не замысливал супрочь меня, когда, скрыл о посланцах рязанца Ляпунова? Отчего ты не отправил их ко мне?

— Государь! На Руси смута. Не время казнить своих, когда под боком сидит Сигизмунд. Ныне у нас одна крепость, которая все держит, — это Смоленск. А долго ли продержится? Мне известно, что там болезни и мор. Король шведов — союзник ненадежный. Нешто, Василий Иванович, ныне то время, чтобы нам изнуряться во вражде?

— Что ж станем делать?

— Сперва надо добить до конца Рожинского и Зборовского, потом выгнать за пределы Московии Сигизмунда. Следует идти сейчас же на Иосифов монастырь, пошли туда воеводу Валуева и шведское войско полковника Горна. Затем я двинусь с основной ратью к Смоленску.

— До меня дошли известия, что Шеин хочет сдать город?

Скопин, не задумываясь, ответил:

— То подлые изветы переметчиков. Воевода Шеин будет драться, покуда хватит сил. Но на этом, государь, наши беды не кончились. Мутят казаки — Иван Заруцкий и другие атаманы. Их сабли дурные! Страшен и Салтыков. Продался с потрохами королю, будь он проклят!

— С Богом, Михайло! Делай как знаешь, а за почестями не станет: получишь лучшие вотчины, а потом… — Шуйский замолчал, не договорив.

«А потом ты хотел посулить царство, которое мне не в надобность», — договорил его посулу про себя Скопин. На душе у него было тягостно: пробыв два дня в Кремле, он почувствовал гнетущую тоску.

Проницательный генерал Делагарди по-дружески посоветовал ему:

— Тебе, князь, тут оставаться опасно. Против тебя плетется заговор. Будь осторожен — не доверяйся. Самое верное: идти к Смоленску и сразиться с Сигизмундом.

— Спасибо на добром слове. Про то я и сам ведаю. — Скопин взглянул на хитрого шведа.

«Такой же наш дружкарь, как и шляхтичи», — подумал невесело Скопин.

…Тетка Михайлы Скопина, жена царского брата Дмитрия Ивановича, княгиня Екатерина не спала теперь по ночам — падко бабье сердце на соблазн!.. Несчастный старик, царь Василий, досиживал последние дни на престоле, ибо княгиня Екатерина хорошо знала, как его ненавидела вся земля. На дороге у мужа Дмитрия стоял один враг (по-другому княгиня не могла думать), этот выскочка Скопин. Неслыханные почести, устроенные ему, совсем помутили рассудок Екатерины. Вечером, когда наконец-то окоченевшие звонари слезли с колоколен, княгиня Екатерина с насмешливостью спросила у мужа:

— Чего станешь делать?

— Не лезь, ради Бога, в душу, — отмахнулся Дмитрий.

— Венца не узришь равно своих ушей!

— Видно, так Богу угодно! — простонал он в бессилии.

— Чего-нибудь изыщем… — не договорила она.

Двадцать третьего апреля у царского свояка князя Ивана Михайловича Воротынского правился пир — праздновались крестины. Большой, недавно отстроенный дом князя в Китай-городе, как только легли сумерки, засветился огнями. Туда то и дело подкатывали каптаны и колымаги родовитых бояр и князей. Холопы снимали тяжелые шубы: на иных было напялено по нескольку, шубами тешилось боярство друг перед другом. Мстиславский надел четыре — даже царь царапнул его глазом: хоть и первый боярин, но шубы дороже его, государевых, не волен никто надевать.

Мать Михаилы Скопина, старая княгиня, отговаривала сына ехать к Воротынскому. Недобрые предчувствия терзали ее сердце. Когда сын был в сражениях, княгиня находила утешение в молитвах, но со дня въезда его в Москву потеряла сон и покой.

— Сынок, не ходил бы ты к ним? — сказала мать и заплакала.

Михайло Васильевич ответил с беспечностью молодости:

— Будь покойна, матушка, со мною ничего не станется.

В богато отделанный новый дом Воротынского он приехал одетый по-походному.

Опять воздавались почести воеводе:

— Спасителю Руси, князю Михайле Васильевичу — вечное благодарение!

— Слава великому воеводе!

Воротынский, расплескивая медовуху, с умиленьем прокричал:

— Князь… спаситель ты наш, дозволь, как водится исстари. — Он крепко трижды поцеловал воеводу.

— Здоровье воеводы Михайлы Васильевича! — провозгласил князь Федор Шереметев.

— За воеводу, за его ратные подвиги! — поддержал Воротынский.

Княгиня Екатерина поднесла ему чашу.