На распутье - [68]

— Обитель осквернили, нехристи! — Старик наседал на рыжего пана, тот угрожающе ухватился за рукоять сабли.

— Голову оторву! У меня много не поговоришь. Ваш храм хуже хлева. Прочь пошел, не то узнаешь!

У попа затряслись щеки, он дернулся к шляхтичу:

— Это ваши костелы басурманьи, а наши христианские храмы всеми почитаемы.

Рыцарь отпихнул попа, четверо гусар стали заводить в церковь новых коней. Василий весь дрожал от ненависти и злости, Долбня силой удерживал его.

— Пусти! Глотки разорву! — Он хрипло дышал, пытаясь вырваться, но Семка увещевал:

— Пойдем, Вася. Мы им покажем в Смоленске, а тут побьют почем зря. Пойдем, ей-богу, порежут нас ляхи, видишь, злей собак!

На повороте Василий оглянулся: паны с хохотом мочились на паперти храма.

Перед Дорогобужем их встретили отпетые люди, из-под моста вылезли четверо, однако, увидев перед собою босяцку голь, они преисполнились самыми добрыми намерениями.

— Живы? Давненько я вас не видал! — Купырь оскалился в улыбке. Он не изменился. Все так же антрацитовым огнем горел его одинокий веселый глаз. — Ха, Вася! Куды черт несет?

— Бить подлого польского короля. Идешь с нами?

— Да не, нам сподручнее промышлять тут. Грабим «латынь». Хорошо б, конечно, пошарить в обозе его величества, да немал риск. Ты под каким нонче царем ходишь-то, Вася?

— Мы сами по себе.

— Слышь, Фрол, кинь ребятам горсть денег, — велел Купырь Зяблику.

Тот полез в карман необъятных казацких штанов, вынув оттуда порядочно монет.

— Спасибо, братцы, — поблагодарил Василий.

— Иуду-царишку, часом, не повстречали? — спросил, подмигивая, Зяблик.

— Не привел Бог, — ответил Василий.

— А мы тут Сапегу караулили, да сучий выродок минул другой дорогой, — сплюнул Елизар. — Ну, бывай здоров, мил душа! — с братским добродушием попрощался он с Василием.

— Что за хари? — спросил Долбня, когда скрылся из виду Дорогобуж.

— Ребята пытаные. Грабют по совести, видишь, у бедных грош не отымают. Норовят таскать у панов.

Василий долго глядел на пустынную, глохнущую под низким небом дорогу, которая вела в родную деревню, но его там теперь никто не ждал — родители померли с голоду, и он торопливо зашагал по старому тракту.

Чем ближе подходили к Смоленску, тем становилось опаснее: в ямах, в проезжих харчевнях толклись темные люди, всюду говорили об изменниках. По дорогам теперь то и дело рыскали конные польские лазутчики. К исходу дня увидели впереди дым, стены крепости и услыхали гул, доносимый ветром от города. Поляки лезли на новый приступ. Пробраться в крепость, казалось, не было никакой возможности, до ночи сидели в кустарнике у Днепра, а как легла темь, приставший к ним старик сказал, что он знает место, где они смогут пройти.

Ночь стояла темная и сырая, ничего не было видно в десяти шагах. Сбоку от ворот Копытенской башни, укрытая кустами бузины, была узкая калитка с наглухо запертой железной дверью. Они забарабанили в нее, а старик крикнул:

— Отворяй, пришли на подмогу! Моих два сына тут у вас. Микишка Игнатов я.

Часовой, сняв цепь, отворил калитку. Внутри крепости около пушек на стенах, возле домов, в переулках, на стогнах сидели и стояли кучками ратники; одни везли еду, другие тащили из погребов мешки с порохом, женщины кипятили, прямо под небом, в котлах воду для раненых, и тут же нещадно дымили огнищи, над которыми стояли громадные черные смоляные котлы. Мертвых везли в ров; другие повозки, набитые ядрами, тянулись в сторону Громовой башни, плотно окутанной черным дымом, на которую был нацелен нынче самый ожесточенный огонь из пушек. На площади перед башней Бублейкой валялось только что выкраденное под самым носом у коронных их знамя, ратники толпились около, разглядывая его. Отчаянные люди, захватившие при вылазке на лодке знамя, были стрельцы Фирька Грязный со своими ратниками; Бог миловал их. Савелий Возницын, Степан Мухин, казак Тарас Клячко и Фирька, как ни в чем не бывало, сидели неподалеку возле костра и варили себе кулеш. Стрельцы И ратники, окружив их, расспрашивали: как им удалось такое дело?

— Вона как! — отмахивался Фирька. — Пойди — спробуй.

Мухин пояснил:

— Знамя-то, братцы, самого польского короля. Чтоб мне сдохнуть, ежели вру.

— Ну, энто ты льешь, брат, пули, — сказал какой-то малец.

В это время Фирька, потянувшийся было ложкой к котлу, крикнул:

— Лопни глаза: да то друже Вася!

Василий тоже сильно обрадовался своему старому товарищу. Признался:

— А я-то не чаял повидать тебя живым!

— Савка, дай ему ложку. Небось жрать хочешь? На! — Он сунул в руку Василия краюху. — Откуда ты?

— Из Москвы. Как тутка, братове, у вас? — попытал Долбня. — Король испытывает нашу силу, драка — впереди. Лезут на приступы подлые латыняне даже в воскресенье. Чтоб отсохли у них руки и повылазили зенки!

— Возмечтали понастроить у нас своих собачьих костелов. А мы дадим им по два аршина земли! — крикнул Фирька.

Ударили в колокола. Медный гул басовито покатился по крепости. Все люди, ратники и жители, кинулись к холму, к главному собору, блестевшему под тучами золотыми крестами. Вскоре все уже было запружено людьми. На паперть вышел архиепископ, с крестом в руке. Воеводы Шеин и Горчаков, слезшие с коней, подошли под его благословение и молитвенно припали на колени пред образом Пречистой Богородицы.