На распутье - [3]

А по посадам опять пополз зловещий, погибельный слух о воскрешении Димитрия…

Дескать, в Кремле убили не царя, а другого малого, а он-то, Красное солнышко, жив, слава Богу, ₍и опять идет на свое законное место. Так одно зло карается другим, и все уходит и уходит в таинственную даль бесплотного небытия высокая красота человеческой жизни — добродетель. Принятие же ложного блеска за ее истинный свет есть горький самообман, приносящий так мало утешения; однако люди счастливы, живя в обмане.

II

Григорий Шаховской, вернувшись из царского дворца, вынул из сумки огромную государственную печать. Жена не без страха наблюдала, как он тщательно засовывал ее в потайное дно походной кожаной сумы.

— Ты унес печать? — Жена оглянулась на дверь.

— Помалкивай…

— А коли хватятся?

— Не пойманный — не вор.

— Но помилуй, Гриша, тебе-то она зачем в Путивле?

— То не бабьего ума…

Шаховской, гибкий и ладно скроенный, с бородкой волокиты и авантюриста, уже успел кое-кого подговорить, чтобы те распускали слухи, что Димитрий с двумя товарищами перед мятежом ушел-де вон из Москвы и скоро явится в Кремль, а рябого Шуйского сгонит с трона.

На крыльце затопали, Григорий взглянул в окно и увидел рослого малого с черными как смоль кудрявыми волосами, с тупым и рыхлым носом на голом лице. Это был дворянин Михалко Молчанов, с которым Шаховской перекинулся словами возле монастырских ворот в Кремле. Шаховской велел ему, подобрав двух помощников, на царских конях, как стемнеет, бежать без промедления из Москвы. Молчанов был собран по-походному.

— Я завтра еду в Путивль, — сказал Шаховской, как только он вошел. — Людей нашел?

— Все готово: и люди и кони. Куды мне, Григорий, ехать? — Молчанов пытливо взглянул в быстрые, скользящие глаза Шаховского.

— А ты не знаешь? Не догадываешься? Пробирайся в Самбор или Сандомир!..

— Да разве я похож на Отрепьева? Я выше его на целую голову.

— А коли ее лишишься, то выйдет как раз.

— Однако, ты шутник, Григорий: энта штука мне дорога. Насчет того… я еще… подумаю.

— Думай. Такой случай выпадает лишь раз. Езжай в Самбор, а оттуда — ко мне в Путивль. Храни тебя Бог! Увидишь Марину — уведоми, что муж ее спасся. Пускай говорит, что убитым его не видала.

…«Государыня», несмотря на потрясения, не пала духом^{7}, — власть, как сладкий фимиам, по-прежнему кружила ей голову. Она решила любой ценою бороться за сбои, царицыны, права. Будь что будет! Марина Мнишек уродилась в отца, ну а тот ради достижения благополучия ничем не гнушался.

Молчанова на улице встретил бывший слуга Гришки — лях Хвалибог, порядочно заплывший жиром на царицыных харчах, с острым суковатым носом. Он сидел, как цепной пес, под «государыниной» дверью. С Молчановым у него были добрые отношения, таких продажных собак Хвалибог ценил: они играли на руку Польше.

— Государыня в большой печали, ты ее подбодряй.

— А то не знаю… — Молчанов прошел в келью: это все, что досталось ей после просторных царицыных покоев! Шляхтенка, злая и угрюмая, стояла около узкого окна.

— Я вам никому вот на столечко не верю. Вы все свиньи, свиньи! — визжащим голосом проговорила Марина. — Вы русские свиньи!

— Пани Марина, я только затем, чтобы сказать: скоро ваш муж явится…

Марину поразило, как молнией:

— Явится сюда? 3 могилы?

— Убили другого. Я еще не знаю, где теперь Димитрий. Но он жив! И я намерен ехать, государыня, к вашей матушке, чтобы ободрить ее. Вы же говорите, что убитого Димитрия не видели.

— Если так… то пусть Матка Бозка пошлет тебе удачу! — всхлипнула Марина.

…Три всадника на сытых, в серебряной сбруе конях на рассвете подъехали к Оке. Вчерашний жаркий день раскалил воздух, слегка выстудило лишь к утру. Один из двух поляков, сопровождавших Молчанова, сутулый, лет тридцати пяти, в каком-то рубище, в жидком свете зачинавшегося утра пристально следил за Молчановым.

— Тебя ждет то ж, что и Отрепьева, — тебе отрубят голову!

Лях Заболоцкий, тонкий, как ивовый хлыст, покрытый длинным плащом, добавил:

— Але еще погулять хочешь, дурак?

Подошел наконец-то паромщик, спокойный кряжистый мужик. Заболоцкий, морщась, — от мужика тянуло потом, — спросил:

— Тебе невдомек, что ты перевозишь государя Димитрия Иоанновича? Он сюда воротится с большим ополчением и всех изменников накажет, а тебя вознесет, так что и во сне не снилось!

Мужик молча тянул канат, ответил не без усмешки:

— А башка-то уцелеет?

Трое верхоконных скрылись в предутреннем тумане. Мужик-перевозчик, перекрестясь на восток, молвил себе самому:

— Ишь, окаянные, как власти хочут!

Они въехали в Самбор. Старая пани Мнишек, сильно исхудавшая с тех пор, как из Москвы пришли дурные вести об убийстве «царя» Димитрия и о том, что дочь Марина зверски умерщвлена толпой, не находила себе места. Никаких сведений не было и о муже.

— Пани, а пани, — сказала вошедшая служанка, пожилая, умевшая обращаться со своенравной хозяйкой, — на дворе двое людей. Говорят, что с важными вестями.

— Откуда они?

— Я думаю, что они москали.

Пани Мнишек быстро вышла на крыльцо, где, держа на поводу породистых потных гнедых коней, стояли в одеянии иноков двое. Один рыжеватый — это был Молчанов, другой ниже его, белобрысый, — Заболоцкий.