На путях смерти - [27]
- Однако, Ирина Макаровна, что это вы нас анекдотами тешите. Я думал: серьезное что-нибудь.
- Товарищ Анкудинов, закройте рот. Господа, вот проект. Пойти туда к ним на собрание и выпороть. Ну, дядю Корнута не надо, у него водянка начинается. А тех всех перепороть; загасить свет и перепороть.
- Да. Светлый проект. И главное: весьма полезный. Ах, уж эти мне здешние проекты... Помилосердствуйте. То Влас, то...
- Кисляи! А кто к Власу сегодня? Не забыли? Первый журфикс...
- Увольте.
- Я тоже едва ли...
- Я бы...
- Калистрат! Тубо! Мишка, ведмедь, ты с нами поедешь. Валя, я да ты... Платье у меня новое - прелесть! Французский бархат, и здесь везде... Впрочем, что вы, анархисты, понимаете! В вашем государстве все в серых куртках будут, и на спине номер... Сыграй ты нам, Миша, на гитаре. Тоска меня грызет...
- Ну, не заметно что-то...
- Молчать! Играй. Спойте, господа анархисты... Ну пожалуйста. Ну, ради Бога... Хором... В ножки поклонюсь, за шампанским пошлю, не то что наливки...
Забренчала гитара. Не налаживалось поначалу пение. Взъерошил желтые волосы свои масляные Калистратушка, ладонью в коленку ударил.
- Эх, была не была...
И запел-подхватил во весь голос:
Под волнами разгулявшейся песни заунывной сидела Ирочка, ноги поджав на диване, рукою обняв плечи Валентины. Шептала ей в ухо:
- Корнут мне рассказывал... Виктор в Лазареве гарем завел... Это, говорит, как же так? Мальчишка, пащенок - и гарем... Противозаконно...
- Ах, интересно! Поедем, посмотрим...
- Валя... Поют... Мне плакать хочется... Тоска... Я, Валя, сейчас брата встретила... Яшу...
Почуяла Валентина на плече своем мокрый жар слез. Тряслась голова Ирочки.
- Что ты? Что ты, милочка... Тебя что же расстроило... Виктор или Яша?.. Корнут?
Шептались на широком диване, за лапчатыми листьями рододендрона. В волнах молодых серьезных голосов рыдал-звенел-выныривал крик-вопль Калистратушки.
XIV
Все десять окон квартиры на Цветном бульваре мутно светились и жёлтым, и синим штофом. Съезжались, подходили запоздавшие.
- Отъезжай, коли пустой! Живо!.. Ишь, многолюдство у наших, у новых. Кто такие?
- Надо быть, господа настоящие. Только гости, кажись, впервой.
- Пущай съезжаются. Со вчерашнего заявлено. Мне из участка предписание. Все, стало, по закону. Потому коли более десятка...
И полицейский чин, отойдя от дворника устремился опять к извозчикам, кругля глаза.
А в квартире гости бродили по кабинету, по столовой, скучали. Шумно радовались, когда новоприбывший оказывался многим знаком. Наиболее одинокие ушли в залу. Ряды буковых стульев. Кое-кто сел там; вынули из карманов вечернюю газету. Двое в очках смотрели на приколотый к кафедре лист бумаги. Тезисы доклада. Прошлое, настоящее и будущее символизма.
- А кто такой докладчик?
- Как кто? Профессор петербургский.
- Ну? Я думал, однофамилец.
- А вы мне, батенька, скажите, кто такой хозяин.
- То есть вы желаете знать, чья это квартира? Право, не поинтересовался. Я из литературки сюда. Скучно там сегодня до судорог. Вспомнил: повестка в бумажнике. И поехал.
Третий подошел.
- А я, господа, думал: просто залу снял профессор.
В столовой тоже.
- И чего не начинают! Давно пора.
- Поторопите. Спросите хозяина. Вы, кажется, Илья Ильич, с ним хорошо знакомы...
- Какое! Впервые вижу.
- А кто такой? Петербургский?
- Тише, господа.
- Да нет его здесь. В кабинете, с профессором.
- Нет его в кабинете. Я оттуда. А кто он - я знаю. Актер. В Петербурге встречались. Из маленьких был...
- Это Влас-то Васильич актер? Издатель, а не актер.
- Я же вам говорю: встречались...
- Господа! Почему Влас Васильич? Не Васильич, а Сергеич.
- Ш-ш! Хозяйка...
- Да что вы, право! Вы о ком говорите? Та вон барышня в бархатном платье...
- Ну да. В вышивке каменья...
- Которая сейчас к офицеру...
- Ну да. Хозяйка же она здесь. Меня со многими познакомила. И чай вот посадила пить.
- Да это Ирина Макаровна. Или не знаете?
- Слышал, слышал про Ирину. Познакомьте. Фу ты... запутался. Она же сама со мной поздоровалась при входе...
- Ирина Макаровна! Пожалуйте к нам. Здесь недоразумение.
- Тише, господа. Не могу. Сейчас доклад... Миша! Михаил... Гаврилыч... Звонок!
Потянулись в залу.
Вокруг нескольких важных пожилых дам посуетилась Ирочка, в первый ряд усаживая. Вышел докладчик. Откашлялся. Незаметно выскользнула из залы Ирочка.
- Это что же такое! - шумела она за тремя притворенными дверьми, в маленькой комнатке за кабинетов. - Если бы я не приехала, что тут было бы! В уме вы, Влас? Поставил в столовой дюжину стаканов с чаем, фунт сухарей и забился в спальной. Если уж он такой несуразный, ты-то чего, Лида!
- Я же говорила, что едва ли способна... Роль не по мне... У вас в Мертвом за кухарку могла... Привыкла даже.. А это... Да мне и шлейф мешает... Но разве так уж плохо?
- А хуже можно? Хуже можно, я вас спрашиваю? О, несуразные люди. Вам в пещерах бомбы клеить, а притвориться, обмануть... Да вас малый ребенок проведет... Я в одиннадцатом приехала, а ведь у вас здесь чуть не с восьми толкутся. Как мухи сонные. Ни перезнакомить, ни занять, да это... Знаете ли вы, что двое уж уехало? А? Знаете ли, что за хозяйку меня здесь принимали, меня! Организатор... Чтоб вам...
Роман-трилогия Ивана Сергеевича Рукавишникова (1877—1930) — это история трех поколений нижегородского купеческого рода, из которого вышел и сам автор. На рубежеXIX—XX веков крупный торгово-промышленный капитал России заявил о себе во весь голос, и казалось, что ему принадлежит будущее. Поэтому изображенные в романе «денежные тузы» со всеми их стремлениями, страстями, слабостями, традициями, мечтами и по сей день вызывают немалый интерес. Роман практически не издавался в советское время. В связи с гонениями на литературу, выходящую за рамки соцреализма, его изъяли из библиотек, но интерес к нему не ослабевал.
Рукавишников И. С.Проклятый род: Роман. — Нижний Новгород: издательство «Нижегородская ярмарка» совместно с издательством «Покровка», 1999. — 624 с., илл. (художник М.Бржезинская).Иван Сергеевич Рукавишников (1877-1930), — потомок известной нижегородской купеческой династии. Он не стал продолжателем фамильного дела, а был заметным литератором — писал стихи и прозу. Ко времени выхода данной книги его имя было прочно забыто, а основное его творение — роман «Проклятый род» — стало не просто библиографической редкостью, а неким мифом.
Рукавишников И. С.Проклятый род: Роман. — Нижний Новгород: издательство «Нижегородская ярмарка» совместно с издательством «Покровка», 1999. — 624 с., илл. (художник М.Бржезинская).Иван Сергеевич Рукавишников (1877-1930), — потомок известной нижегородской купеческой династии. Он не стал продолжателем фамильного дела, а был заметным литератором — писал стихи и прозу. Ко времени выхода данной книги его имя было прочно забыто, а основное его творение — роман «Проклятый род» — стало не просто библиографической редкостью, а неким мифом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
«Мы подходили к Новороссийску. Громоздились невысокие, лесистые горы; море было спокойное, а из воды, неподалеку от мола, торчали мачты потопленного командами Черноморского флота. Влево, под горою, белели дачи Геленджика…».
Каждый выживших потом будет называть своё количество атаковавших конвой стремительных серых теней: одни будут говорить о семи кораблях, другие о десяти, а некоторые насчитают вообще два десятка. Как известно: "У страха глаза велики". Более опытные будут добавлять, что это были необычные пираты - уж очень дисциплинировано и организовано вели себя нападавшие, а корабли были как на подбор: однотипные, быстроходные корветы и яхты.
Наш современник попал в другой мир, в тело молодого графа. Мир магии, пара, пороха и электричества, а ещё это мир дирижаблей — воздушных левиафанов. Очередной раз извиняюсь за ошибки. Кому мало моих извинений недостаточно, то считайте, что я художник, я так вижу!