На пути в Бабадаг - [45]

В полночь в Кисварде оглушительно басили громкоговорители, и машины стартовали с визгом шин, чтобы затормозить через десяток метров. В горячей пограничной ночи бритые черепа парней блестели, словно матовые лампочки. Мы искали ночлег, но этот город страдал бессонницей. Близость границы не давала уснуть. В пригородах тянулись ряды шикарных вилл. Возведенных за неделю или месяц. Жуткий фисташковый цвет соперничал с безумно-розовым и ядовито-желтым. Центр был старый, укрытый деревьями, полный тенистых провалов, в которых исчезали одноэтажные улочки. Однако эта подвижная, точно насекомое, и одновременно ленивая толпа на улице Мартона Кручаи наводила на мысли о штурме, забаве агрессоров, некоей неудачной конквисте. Молодежь напоминала стадо животных, оказавшихся в городе и не умеющих этим воспользоваться. Они двигались взад-вперед, встречались, обнюхивали друг друга, отдалялись и снова сближались, связанные незримыми нитями интересов, страха и желания. Кружили в лучах света, как ночные бабочки. Это был невроз пограничья, стремительной победы и внезапного поражения. В двадцати километрах отсюда располагались Загоны, единственный пограничный переход между Венгрией и Украиной, так что все тут назревало, пухло, разбухало и набиралось сил. В отеле «Бастия» огромная баба с обесцвеченными волосами, из прежних времен, не желала брать ни доллары, ни марки — исключительно форинты, которых у нас не было.

В названии отеля на окраине присутствовало слово «Париж», а может, «Парадиз». Он напоминал декорацию к провинциальному римейку «Калигулы». Гипсовые фонтаны, статуи, плюш и драпировки. На стоянке поблескивали откормленные зады черных «бумеров» и «мерсов». Тип, с полупустыми-полуподозрительными глазами сказал, что для нас комнат нет. Однако вынул из кармана форинты и продал по более-менее приличному курсу. Мы спросили, кто здесь останавливается.

Только венгры или украинцы тоже? Он посмотрел на нас как на несмышленышей. «Ukrainians? They aren’t European people».[62] Мы двинулись по направлению к Варошнаменю и внезапно погрузились в темноту и тишину. Проезжая Илк и Анарч, мы слышали дыхание людей, спавших за деревянными жалюзи в окнах низких домов, ощущали ночную влагу, поднимавшуюся над садами. Добравшись до города, мы долго стучали в дверь гостиницы, прежде чем на пороге появился заспанный портье в тапочках. В холле на стенах висели трофеи: шкура зебры, головы антилоп и рога каких-то экзотических животных. В полумраке бокового коридора мелькнуло нечто пятнистое, возможно, леопард. Кроме женщины, которая как раз зажигала свет на кухне, и этого портье, во всем отеле не было ни души.

Порой я поднимаюсь на рассвете, чтобы увидеть, как рассеивается темнота и медленно проступают вещи, деревья и прочий пейзаж. Снизу доносятся голоса реки и деревенских петухов. Рассветные лучи холодны и сини. Мир медленно наполняется ими, повсюду, где я был, одинаково. Темнота бледнеет в гмине Сенкова, в городе Сулина на краю дунайской Дельты и повсюду, где время состоит из дня и ночи. Я пью кофе и представляю себе самые разные рассветы.

Палатка, разбитая на новом месте

Середина ноября, снег еще не выпал. Я два месяца все собираюсь в Венгрию и никак не могу собраться. Хочу поехать на северо-восток, в Сабольч-Сатмар, и, наверное, в конце концов настанет зима, а я буду размышлять о пограничном переходе в Хидашнемети о том, как почти год назад под дождем мы пересекали границу в канун Нового года. Мокрый декабрь прикрывал Земплин, точно занавеска. Венгрия была голой. Черные деревья ничего не заслоняли. Возможно, поэтому мы все время плутали: Гёнц, Телкибаня, Божва, Палхаза, Холлохаза, Кекед, Фюзер. Пейзаж был полупрозрачен и напоминал лабиринт. Летом мне казалось, что в этих краях всегда полдень. Даже ночью. В деревнях и городках горели фонари, прорезая в горячей тьме длинные туннели. За заборами в душных садах, среди ореховых и абрикосовых листьев мелькали блуждающие огоньки телевизоров. Теперь водянистый свет заливал все те места, в которых летом лежала тень. Токай был пустым и плоским, точно старая декорация. Бодрог и Тиса утратили запах. Погода заправляла этими краями хладнокровно и безжалостно. Собственно, мало что изменилось с той поры, когда здесь не было ни домов, ни городов, ни каких-либо названий. Погода, точно древнейшая религия, равномерно заполняла Бескиды, Земплин, болотистую низину над Тисой, Эрдёхат, Марамуреш, Трансильванское плато и остальные места, где я провел месяц, не теряя надежды увидеть, каковы они на самом деле. Дождь в Матесальке, дождь в Надькалло, дождь в Ньирбаторе. Размокшие дворики с глубокими следами свиных копыт, ободранные сады, огороды, залитые стеклянным свечением, все более низкие домики, словно поглощаемые вязкой землей. В Циганде или Домбраде по обе стороны дороги цепочкой тянулись лужи, походившие на плоские куски серого неба. Но с таким же успехом это могло быть в Гёнце или где-нибудь еще, в Польше, Словакии, Украине. И нигде ни души. Длинные, как во сне, перспективы одноэтажных улочек, и нет ни людей, ни дел, ни транспорта, ни собак. Очень возможно, что лужи были все же на главной улице Абауйсанто, там, где слева голубой дом, справа — собор, а чуть поодаль стоит желтое здание с оконными нишами и зеленой калиткой в низкой стене. Там росло несколько верб. Но это случилось, вероятно, когда мы уже возвращались, в самый Новый год. Именно там, в безлюдном городке, на пустой поперечной улице, выходящей на ветреную долину, которую замыкал массив горы Сокойя, мы зашли в бар — хотели спустить оставшиеся форинты, а там царил сигаретный дым пополам с гамом, и люди совершали недвижное празднество — сидя, с помощью громких голосов, медленных жестов и сверкающих глаз. Эта затянутая клубами дыма картина была такой, словно на улицах действовал приказ соблюдать абсолютную тишину и только на эту темную комнату он не распространялся. Да, мне казалось, что за столами сидят все до единого жители, что они покинули свои дома, чтобы обсудить какие-то важные судьбоносные планы, точно приближался враг или грозила эпидемия и одиночество делалось невыносимо, почему они и собирались здесь, словно цыплята или стая птиц. Но в конце концов сигаретный полумрак немного развеялся, и я увидел нескольких цыган в черных кожаных куртках и двух цыганок, перекрашенных в блондинок.