На пути в Бабадаг - [36]

На перекрестке ждал запряженный в тележку ослик. Вокруг было безлюдно, и только где-то дальше и ниже, там, где заканчивались кукурузные поля, серела бетонная деревня. Из автобуса вышла женщина. Она тащила за собой проволочную конструкцию на двух колесиках. К ней была привязана небольшая сумка. И то и другое, похоже, самодельное. Женщину встречала девушка. Они обнялись, точно после долгой разлуки. Потом уселись в тележку. Они были больше, чем вся упряжка вместе взятая. Коричневый осел направился к деревне. Казалось, они просто играют, потому что повозка была крошечная. Словно украденный где-то фрагмент детской карусели.

Что сказать о Кагуле? От Кагула несколько километров до румынской границы, а после надо ехать берегом Дуная до Галаца. Эта близость границы ощущалась на центральной улице Кагула. Проезжали гудевшие басом машины, за столиками перед кафе грелись печальные короли жизни. Они заказывали молдавский коньяк и пили его стаканами, с безучастным видом. Шевелились только губы. Все прочее оставалось неподвижным раз и навсегда. Они поправляли золотые цепи и оглядывались — все ли смотрят. Даже мотор не глушили, чтобы каждому было ясно — экономить бензин им ни к чему. Так выглядел Кагул. Пограничное захолустье, нервическая ленца различного рода пройдох и нарезание кругов от скуки.

В парке возле белой церкви мужик выдавал напрокат багги.[58] Он сидел за письменным столом в тени дерева и переворачивал стеклянные песочные часы. Дальше город незаметно превращался в деревню. Отличие было только одно — теперь деревья возвышались над домами. Козы щипали траву у памятника героям-партизанам с огромными бетонными лицами. В близлежащем магазинчике горел средь бела дня желтый свет. Вошли трое мужчин, и женщина за стойкой поставила перед ними рюмки с водкой. Тогда я сообразил, что это не магазин, а бар.

На площади перед гостиницей всю ночь грызлись собаки. Грызлись и выли. На рассвете начали подъезжать машины с товаром. Это был базар. Еще там стояли снятые с колес железнодорожные вагоны. Они служили складами и магазинами. С шестого этажа открывалась панорама безудержного изобилия. Все сверкало и переливалось на солнце. Полиэтилен, пластик, целлофан, стекло и металл. Огурцы и помидоры. Арбузы и дыни. Чуть позже я спустился вниз и, подойдя поближе, увидел, что у них есть все жизненно необходимое. Брючные ремни и золотистая кукуруза, банки для маринования и бочки для квашения. Музыка не умолкала. Женщины сидели над товаром неподвижно, сложив руки под передником. Словно у себя дома или на лавочке у калитки. Я заметил, что там вообще было мало жестов и много ожидания.

Хозяин синего «рено» не желал ехать за двадцать евро. Он сказал, что дороги плохие и машины ломаются. Требовал тридцать плюс бензин. Одет он тоже был во все синее, аккуратный.

Следующим стоял старый «жигуленок». Такой старый, что цвет я не запомнил. Водитель был крупный, толстый и о своем внешнем виде не слишком беспокоился. Сказал, что готов ехать и что зовут его Миша. Ему было около пятидесяти. Мы выехали из Кагула. Дорога плавно поднималась на холмы, вокруг лежали виноградники и кукурузные поля. Деревни начинались внезапно и кончались точно ножом отрезанные. Миша говорил, что жизнь стала совсем плохая. Поминал Сталина, хоть и не мог его помнить. Сталин заслуживал доброго слова, потому что расстреливал воров. Так утверждал Миша. Он полагал, что проблема сегодняшней Молдавии — воровство, ибо Молдавия целиком и полностью украдена у простого человека. При советской власти, когда все было общим и ничьим, проблема кражи не стояла. Как и все прочее, она была общим достоянием. Крали все, но никто ничего не терял. Сегодня крадут только самые богатые и очень следят, чтобы этого не делали бедные, потому что изобрели собственность. Ее изобрели во вред обычному человеку, у которого ничего нет. Так считал Миша — он говорил по-русски.

Я хотел поехать в Комрат, столицу Гагаузии. Кто такие гагаузы, не совсем ясно. В Молдавии их двести тысяч. Язык гагаузов относится к тюркской группе, они исповедуют православие, в район Комрат прибыли из Добруджи, когда Россия в 1812-м захватила Молдавию и, заметая следы, переименовала ее в Бессарабию. Возможно, это болгаризованные турки или отуреченные болгары, никто не знает. Как почти никто не знает об их существовании. И вот я отправился в Комрат по шоссе, пустому, как взлетная полоса.

Описать Комрат трудно, поскольку его трудно разглядеть. Едешь через едва различимый город. Есть дома, есть улицы, но все это лишь наметки, кое-как слепленная временность. Печаль материи, что застыла на полпути к цели, ослабла, не успев сформироваться. Памятник Ленину был выкрашен золотой краской. По центральной улице двигалась похоронная процессия. Открытый гроб стоял в кузове фургона. Рядом на стуле сидела старуха в черном. Было жарко. Над лицом покойника роем носились мухи. Женщина отгоняла их зеленой веткой. Движения ее были медленные, монотонные. Смотрелось это странно, потому что они ехали в полной тишине сквозь грохот повседневности, мимо прилавков с хлебом и овощами, среди велосипедов, повозок и машин. Протискивались против течения обыденной жизни.