На пути к краху. Русско-японская война 1904–1905 гг. Военно-политическая история - [179]
Демобилизация стала невозможной, движение даже пассажирских поездов (не более 2 в сутки) за Читой зависело от расположения духа машиниста. Войсковые эшелоны не ходили, к концу ноября ни один запасной не покинул Манчжурии{2321}. Между тем в своих листовках, обращенных к солдатам, революционеры заявляли о своей готовности немедленно начать перевозку войск и перекладывали вину за задержку с отправлением домой на командование: «Большие чиновники — алексеевы, безобразовы и т. п. — разграбили Россию, сделали казну пустой, теперь у них нет денег на вашу перевозку, чтобы дать вам на дорогу продовольствие, одеть и заплатить жалованье. Да они боятся вас пустить домой, после всего того, что вы видели на войне их грабеж, распутство и беспорядок»{2322}. Расписание возвращения частей из Манчжурии было утверждено императором. Начальник ГУГШ ген.-л. Ф. Ф. Палицын не хотел торопиться с выводом оттуда наиболее боеспособных корпусов, так как не очень доверял японцам. Однако по расписанию в первую очередь на вывод были поставлены I и XIII Армейские корпуса, чтобы усилить войска Московского и Санкт-Петербурского Военных округов — для борьбы с революцией{2323}.
Это создавало в Манчжурии чрезвычайно взрывоопасное положение — солдатам было непонятно, почему, как писал ген. М. В. Алексеев, «…корпуса, сплошь составленные из запасных и появившиеся здесь в августе-сентябре (1)904 года, уступают место тем, которые высадились в те же месяцы (1)905 г. и состоят из срочных по преимуществу»{2324}. Запасной солдат, прежде всего представленный крестьянином из Европейской части Империи, стремился домой и эти стремления поддерживались слухами об изменениях, которые происходили или готовились произойти в стране. В минуту опасности близким, семьям желание находиться рядом с ними естественно для мужчины. Волновались за своих родных и офицеры, особенно те, кто прибыл на Дальний Восток из Царства Польского{2325}. В штабе Маньчжурских армий возникла мысль о переброске части демобилизованных морем (как после русско-китайской войны 1900 г.{2326}.), но Петербург сначала не поддержал этой идеи. «Он не может понять то, — писал М. В. Алексеев в конце декабря 1905 года, — что 400 тыс. запасных из солдат превратились в истеричных баб дряблых, безвольных, помешанных на одной мысли — ехать домой»{2327}.
Позже все же пришлось прибегнуть к экстраординарной и дорогостоящей морской перевозке. Число солдат и офицеров, которых предполагалось перевезти морем, постоянно росло — сначала 40 тыс., потом 60 тыс., 80 тыс. и, наконец, 100 тыс. Для такого количества войск не хватало пароходов. 5 судов Доброфлота, годных для транспортировки войск, были полностью заняты перевозкой пленных из Японии во Владивосток. К началу февраля 1906 года на них вернулось в Россию 10 генералов, 2 адмирала, 1 066 офицеров, 51 330 солдат и 8 783 матроса{2328}. Уже при первых перевозках пленные, вступив на борт русских кораблей, начали проявлять признаки неподчинения. Старшим офицерам и, в частности, Рожественскому, грозили расправой{2329}. Вывоз по железной дороге также был организован далеко не лучшим образом, что сразу ухудшило ситуацию на Транссибе. В плену офицеры и рядовые содержались в разных лагерях, а по возвращению домой эшелоны формировались достаточно случайно, без учета частей и команд, в которых служили люди. Количество офицеров, совсем не знавших своих новых подчиненных, зачастую было недостаточно. Так, например, в одном из таких эшелонов на 600 матросов из команд эскадры контр-адмирала Н. И. Небогатова приходилось 3 офицера из Порт-Артура — лейтенант и два мичмана.
«Никакой ни внутренней, ни внешней связи у нас с этой незнакомой нам командой быть не могло, — вспоминал один из них, — что при буйных настроениях того времени — восстание во Владивостоке было только что перед прибытием туда пленных подавлено — грозило разразиться в эшелоне полной анархией. И, действительно, почувствовав отсутствие сильной власти в полосе железной дороги, команда скоро совершенно разнуздалась: пошло пьянство, громили станционные буфеты, грозили расправой с начальниками станций, и один раз пытались даже пустить своими силами поезд, обвиняя железнодорожный состав в задержке эшелона и не обращая внимания на слова начальника станции, что он не может дать «путь» потому, что по той же колее идет навстречу другой поезд»{2330}. Единственной опорой офицеров, до встречи с экспедицией ген.-л. барона А. Н. Меллера-Закомельского, стали 40 матросов с броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков», сохранившие спайку и дисциплину под руководством своего же боцмана{2331}.
Командование русской армии никогда не имело опыта эвакуации пленных, во всяком случае, в таком количестве. Кроме того, ему никак не мог пригодиться опыт прошлой войны, когда с территории Балканского полуострова выводились сохранившие боевой, сплоченный состав части русской армии. Скорость эвакуации отставала от скорости демобилизации, что неизбежно усложняло положение в тылу армии. Между тем, останавливать возвращение призванных резервистов в сложившейся ситуации также было нельзя — это было чревато потерей контроля над войсками. 4(17) ноября во Владивостоке по приказу Главнокомандующего приступили к увольнению запасных «внутренних губерний и всех приамурских войск». Таковых сразу же насчиталось 5000 человек. «Вестник Маньчжурских армий» сообщал: «…весть встречена войсками радостно. В городе тихо. Не осталось ни одного ресторана. Весь рейд заполнен иностранными пароходами, есть и русские. Выгрузка пока не производится»
