На публику - [92]

— Как вы чувствуете себя, Аннабел?

— Мне холодно. Меня знобит.

Джорджо отправляют за шерстяной шалью.

— Миссис Кристофер, вы когда-нибудь подозревали, что ваш муж намерен это сделать?

— Что сделать? — тихо спросила она. — Ведь это был несчастный случай.

V

На рассвете Аннабел лежала в маленькой спальне рядом со спящим ребенком и прикидывала в уме, что может ее ожидать.

Встреча с прессой прошла прилично. Не хорошо, но прилично; и если вспомнить, как склоняют имена других кинозвезд, то свое, пожалуй, она на время сберегла. Ведь все решают первые сообщения. Раздувать из новости скандал начинают одновременно с ее обнародованием; так сразу задается тон на несколько ближайших дней, самых опасных для репутации знаменитости.

Два года назад среди знакомых Аннабел была юная знаменитость, молоденькая бельгийская актриса, о странностях которой любили писать журналисты. Девушка отличалась строгой нравственностью, у нее не было любовников и были компаньонки; она носила платья ниже коленей, с рукавами и глухим воротом и произнесла однажды речь, в которой осудила контроль над рождаемостью. Она снялась в роли медсестры Кэвелл и вслед за тем Жанны д'Арк. И хотя ее представили публике не так умело, как Аннабел, репутация которой была прочнее уже потому, что не служила объектом шуток, все же, казалось, карьера кинозвезды была ей обеспечена. Все рухнуло после того, как она сдуру вызвала полицию, обнаружив в своей спальне студента. Проснувшись ночью от шума, девушка включила свет, заглянула под кровать и увидела ухмыляющуюся рожу. Студент сделал это на пари, однако в полиции сказал совсем другое, и, хотя дело замяли, молодой актрисе уже не удалось встать на ноги

Обо всем этом раздумывала Аннабел, после того как журналисты, а вслед за ними и соседи ушли из квартиры. Она чувствовала, что вела себя так, как нужно. Ей повезло, что среди репортеров не оказалось Курта — того недоброжелательного, белобрысого журналиста, что заходил во время вечеринки.

Ее знобило; это был внутренний озноб, избавиться от которого невозможно. Она лежала на кровати, рядом спал ребенок, а в просветах жалюзи белел рассвет. Ей вспомнилось, как в гостиную с воплем влетела Гельда и заметалась среди операторов и репортеров, выставив порезанную ладонь и пачкая кровью свое безобразное желтовато-бурое платье. Миссис Томмази взвизгнула. Доктор потребовал несколько чистых носовых платков и повел девочку в ванную, чтобы промыть ей руку. Тревога оказалась ложной. Аннабел привстала, собираясь пойти помочь, но ее усадили насильно. Маленький Карл заплакал у нее на руках. Его тут же взяла соседка, потом другая, и вскоре развеселившийся мальчуган уже переходил с рук на руки, как водится в Риме. Операторы накручивали камеры, словно шарманки, теребили их, как гитаристы. Перекрывая общий шум, вдруг прозвенел вполне отчетливый голос Гельды.

— Это стеклышко, о которое я порезалась, осталось после вашей вечеринки, миссис Аннабел. Зачем ваши друзья перебили все рюмки и устроили такой кавардак? Ой, я всю руку изрезала, всю-всю... смотрите, и здесь тоже.

Прильнув к камере, кинооператор навел прицел на Аннабел.

— Ваш муж не одобрял ваших друзей? Не потому ли он?..

Тут доктор потащил девчонку прочь, и семейство удалилось вместе с замыкавшей шествие взволнованной миссис Томмази. И опять посыпались вопросы, такие заурядные и безобидные, что, отвечая, Аннабел не замечала спрашивающих, будто их и не было на свете, будто сами по себе звучали в воздухе почтительные, вкрадчивые голоса.

— Вы так и не нашли какой-нибудь записки или письма?

— Нет, ничего такого. Ведь наши вещи все еще в отеле. Сюда мы привезли очень немногое.

— Вы видели сегодня вашего мужа?

— Да, конечно. Но, простите, я в таком состоянии... и... мне нужно уложить ребенка. Я никогда не поверю, что это самоубийство. Никогда.

— Какие у вас планы на будущее? Ваш новый фильм...

— О, об этом я еще не думала. Я еще ни о чем не думала... Я так потрясена.

Тут в беседу вмешались соседи и, делая репортерам умоляющие и угрожающие знаки, загалдели о том, как мужественно она переносит такое страшное несчастье. Из всех журналистов лишь человека два, самых молодых, самых смуглых и самых настырных (представители европейских газет), казались разочарованными и поглядывали друг на друга, недовольно пожимая плечами, но даже их заставил присмиреть вид достойного собрания с Аннабел и младенцем в центре, похожего на ожившее полотно Гольбейна, где изображена семья со всеми чадами и домочадцами.

И вот все они ушли, и за окном занимается утро. Рядом спит ее мальчуган.

Какой-то репортер спросил:

— У вас была сегодня вечеринка?

— Нет, — рассеянно пробормотала Аннабел с таким видом, словно и не поняла вопроса.

Другой сказал:

— Вы отправили гостей домой, когда узнали о несчастье, миссис Кристофер?

Камеры придвинулись.

— Какая вечеринка? Никакой вечеринки не было.

Соседи молчали, согласные с тем, что иные подробности и впрямь не идут к делу и только нарушают bella figura *{22}. Возможно, они умолкли слишком внезапно, слишком дружно, так как опасный вопрос подхватили вдруг и тут и там, и со всех сторон обрушилось: