На поющей планете - [7]

— Забываешь физику, —отозвался Антон, все еще не в силах принять решение. — Ты же в вакууме, до тебя запахи не могут доходить.

Слово «вакуум» подтолкнуло англичанина. Он поднял воздушный шланг, чтобы посмотреть по указателю, сколько воздуха осталось у него в баллонах. Тут черная фигура снова с пугающей быстротой закрыла экран. Она махала обеими руками: одна из них плавными движениями показывала на нижнюю часть баскетбольного мяча, туда, где у людей находится рот, другая описывала плавные круги. Потом она коснулась баллонов на спине Гибсона и сделала нечто, совсем сбившее их с толку: показала в угол камеры, где хранились баллоны с кислородом. И опять постучала пальцем по мячу.

— Ты что-нибудь понимаешь? — сдавленно спросил Акира.

— Яснее ясного! — сказал Гибсон.

— Не выйдет! — вмешался Антон.

Голоса перекрещивались в треугольнике шлемофонов.

— Почему? — это спрашивал Томми.

— Легко поддаешься искушениям! — отрезал Антон.

Акира поспешил возразить:

— А может, ему требуется! Подумаешь, что такого, если...

— Снаружи обходился? Воздух, милый мой, иногда взрывоопасен, — напомнил Антон.

Баскетбольный шар на экране плавно покрутился на невидимой шее. Две черные ладони легли одна поверх другой на грудь, туда, где у человека находится сердце.

— Этот дьявол нас слышит, — заявил Гибсон. — Видели? Эн, пусти воздух. Если бы он хотел нас взорвать, так до сих пор... Я же его потрогал!

А японец все бормотал:

— Какой робот... нет... в голове не укладывается...

Ни при одном испытания Антон не ощущал такой сумятицы в голове. Резко запахло потом — то ли поглотители в его скафандре тоже не работали, то ли напряжение породило иллюзии чувств, какие-то миражи запахов. Как у Томми, храброго Томми, который вряд ли обмочился бы в объятиях куда более грозного существа. Зачем только он разрешил англичанину выйти? Можно было открыть люк автоматически, пускай робот входит, если хочет! Надо сказать, что с базы их тоже подвели, подлецы: берите его, говорят! Да, придумано все же неплохо. Черных точек в тесте будет сколько угодно. Почернее дурацкого робота...

— Надо что-то делать, Эн, — голос Акир дрожал. — Не держать же его там до самой Земли!

Командир — вернее, его рука — импульсивно подчинился. Раз и кибернетик так считает... Он чуть быстрее, чем надо, повернул кран воздухопровода, стрелка манометра запрыгала. Антон вздохнул:

— Вам легко! Это все для меня подстроено... — и крикнул: — Томми, смотри не открывай шлем!

— Буд спокоэн, — отозвался тот по-русски. — Пускай он сам сначала откроет свой мяч.

Гибсон, видимо, успокоился, а это примирило и Санеева с очевидным провалом экзамена. Он тоже воскликнул на родном языке:

— Ну, если он и впрямь его откроет, то дальше и вовсе некуда!

Робот как будто услышал их и на этот раз. Его руки почти торжественно потянулись к баскетбольному мячу. Черные пальцы ухватились за него снизу, задержались на нем и в ту минуту, когда стрелка манометра показала семьдесят два миллибара давления, мяч неожиданно лопнул. Сморщился, сложился и упал назад, как капюшон плаща.

— Матюшка мая! — крикнул Гибсон, неизвестно почему опять по-русски, но от его хладнокровия не осталось и следа.

За зеленоватым стеклом экрана в призрачном криптоновом сиянии засветились недлинные, но довольно густые человеческие волосы.

— Матюшка мая! — повторил Гибсон, как в трансе. — Эн, вы видите? Или у меня галлюцинации?

Антон не ответил, потому что волосы медленно заскользили вместе с невидимой шеей, и к экрану повернулось совершенно человеческое лицо. Белое лицо на негритянски черном теле. Это было явно женское лицо. Губы с измученной улыбкой пытались произнести какие-то слова. Глаза у японца стали круглыми по-европейски.

— Он гаварит! — кажется, Акира все еще считал, что это робот, или в панике перепутал род. Он повторил то же по-английски, снова употребив мужской род.

Губы, нежно очерченные и поразительно живые, продолжали подчеркнуто выговаривать слова, которых они не понимали, поскольку, околдованные видением, и не пытались понять. А Гибсон ничего не слышал, потому что был в скафандре.

— Нет! — в Санееве заговорил командирский рефлекс. — Не смей! — за призрачным очертанием женской головы он угадал жест Гибсона, потянувшегося к шлему. И тоже употребил мужской род. — Ощупай его еще раз!

Акира лихорадочно крутил вариообъектив камеры. Изображение на экране прыгало, расплывалось; потом вдруг увеличилось настолько, что стал виден только один блестящий глаз; его сменила какая-то взбухшая равнина со множеством кратеров. Они уставились на этот лунный пейзаж, не понимая, что видят кожу лица при стократном увеличении. Акира, наконец, нашел нужное фокусное расстояние, и в рамке экрана появилось лицо. С обеих его сторон, словно челюсти экскаваторных ковшей всплыли рукавицы скафандра. Лицо не дрогнуло, шевельнулись только губы, сложившись в веселую улыбку. Пальцы рукавиц скользнули по волосам, слегка надавили на белую плоть щеки, осторожно потрогали нос, согнулись, спустившись к подбородку, покачали его вверх — вниз, и он им подчинился.

— Эн, что это? — простонал Гибсон в шлемофоне.

— Что ты меня спрашиваешь, ты же там, в камере!