На последнем берегу - [48]

«Пойдем!» Разве ты не противишься ему?

– Да. Но я… я думал, что это его голос.

– Его. И твой тоже. Каким еще образом он может общаться с тобой и со всеми, кто в силах услышать его, если не с помощью ваших собственных голосов?

– Но вы же не слышите его?

– Потому что я не желаю слышать его! – отрезал Сокол. – Я, как и ты, родился для власти. Но ты еще молод и стоишь на границе возможного, в стране теней, в королевстве грез, слыша голос, призывающий: «Пойдем». Как и я когда-то. Но я уже стар. Я сделал свой выбор, совершил то, что должен был совершить. Я стою на стороне дня и смотрю в лицо собственной смерти. И я знаю, что существует лишь одна сила, имеющая какую-то ценность. Это способность не брать, но принимать. Не обладать, но давать. Джессайдж теперь остался далеко позади, превратившись в голубое пятнышко на поверхности моря.

– Тогда я – его слуга, – сказал Аррен.

– Да, а я – твой.

– Но кто же он?

– Я думаю, человек.

– Тот, о ком вы говорили когда-то… колдун с Хавнора, который вызывал мертвых? Это он?

– Очень может быть.

– Но вы сказали, что в те далекие годы, когда вы встречались с ним, он был уже стар… Может, он уже умер?

– Возможно, – ответил Сокол.

И они замолчали.

Этой ночью все море пылало. «Ясноглазка» рассекала носом крупную зыбь, и в наполненной светом воде отчетливо просматривалось перемещение каждой рыбешки. Аррен сидел, подперев голову рукой, локоть которой упирался в планшир, и наблюдал за причудливыми переливами серебристого свечения. Он опустил руку в воду и, когда поднял ее снова, пальцы мягко светились во тьме.

– Смотрите, – сказал он, – я тоже волшебник.

– Этим даром ты не обладаешь, – заметил его компаньон.

– Я помогу вам, чем смогу, и без него, – сказал Аррен, не отрывая взгляда от неуемного свечения волн, – когда мы встретим нашего врага. Мальчик надеялся – и эта надежда жила в нем с самого начала, – что Верховный Маг отправился в путешествие, взяв с собой лишь его одного, потому что Аррен обладал некоей врожденной силой, берущей начало от его далекого предка Морреда, которая могла бы проявиться в самый тяжкий час: и он таким образом спасет себя, своего господина и весь мир от всеобщего врага. Но позднее, когда Аррен вспомнил об этой затаенной мечте, ему показалось, что теперь он смотрит на нее свысока. Это напомнило юноше о том, как в далеком детстве он захотел примерить корону отца, и расплакался, когда ему отказали. Данная мечта была столь же несвоевременной и детской. Он не обладал магической силой. И никогда не будет обладать ею.

Конечно, придет время, когда он будет вынужден принять корону отца и станет Правителем Энлада. Но сейчас все это казалось таким незначительным, а дом его – таким крохотным и далеким. Это не было проявлением неверности. Просто его преданность приобрела большие масштабы, переросла границы его родного острова. Аррен также узнал свои сильные и слабые места, научился грамотно расходовать свои силы. Но какая от всего этого польза, если он не обладает магическим даром, и ему по-прежнему нечего предложить своему господину, кроме верной службы и стойкой привязанности? Хватит ли данных качеств там, куда они отправляются?

Сокол сказал лишь следующее:

– Чтобы увидеть свет свечи, нужно поместить ее в темное место.

Но Аррен, как ни пытался, не нашел в данной фразе ничего утешительного.

Когда они проснулись на следующее утро, воздух и вода имели сероватый оттенок. Небо над мачтой сияло голубизной сапфира, но над водой стлался туман. Для северян, уроженца Энлада Аррена и гонтийца Сокола, туман был желанен, как старый друг. Он мягко обволок лодку, значительно сузив пределы видимости, и они после долгих недель залитого солнцем и продуваемого всеми ветрами открытого пространства словно очутились в хорошо знакомой комнате. Они вновь оказались в зоне привычного климата, находясь сейчас примерно на широте Рокка.

И в каких-то семистах милях к востоку от этих объятых туманом вод, сквозь которые плыла «Ясноглазка», мягкий сумеречный свет озарял кроны Вечной Рощи, лился на зеленый венец Холма Рокка и на высокие черепичные крыши Большого Дома.

В комнате в Южной Башне, в которой размещалась лаборатория магов, загроможденная ретортами, перегонными кубами и пузатыми бутылками с кривыми горлышками, тонкостенными жаровнями и миниатюрными горелками, щипцами, мехами, подставками, плоскогубцами, скрепками, трубками, тысячами коробочек, пузырьков и запечатанных сосудов с надписями на Хардике или более секретными рунами – в общем, металлическими, стеклянными и прочими атрибутами алхимии, среди заваленных барахлом столов и скамеек стояли Мастер Изменения и Мастер Вызова.

Седоволосый Мастер Изменения держал в руках огромный камень, похожий на неограненный алмаз. Это был чистый как слеза горный хрусталь, имевший слабый аметистово-розовый оттенок. Тем не менее, когда кто-либо всматривался в его прозрачные глубины, он не видел там ни своего отражения, ни каких-либо неясных образов окружающего мира – лишь плоскости да бездонная бездна, в которую человек постепенно погружался, засыпая, пока разум его не терялся там без следа. Это был Камень Шелиета. Он долгое время принадлежал принцам Уэя, являясь простой безделушкой среди других сокровищ или средством от бессонницы, но иногда его использовали в более практичных целях, ибо те, кто долго и бездумно всматривался в бездонные глубины кристалла, частенько сходили с ума. Но Верховный Маг Ганчер с Уэя, отправившись на Рокк, взял с собой Камень Шелиета, ибо в опытных руках мага кристалл отражал великую истину.