На последнем берегу - [15]

Эта бедность шокировала Аррена меньше, чем сутолока респектабельной части улицы. Масса выставленных на продажу вещей и истошные крики «купи», «купи» вызывали у него удушье. Еще его возмутило подобострастие разносчика. Аррен вспомнил прохладные светлые улицы родного северного города. Ни один житель Берилы, подумал он, не стал бы так пресмыкаться перед чужестранцем.

– Бесчестный народ! – сказал он.

– Сюда, племянник, – его спутник никак не отреагировал на реплики Аррена. Они свернули в переулок, петлявший меж окрашенных в красный цвет высоких глухих стен домов, который вел по склону холма через арку, украшенную гирляндами пришедших в негодность флажков, снова наружу, к солнечному свету – на рыночную площадь, забитую палатками и ларьками, где кишмя кишели люди и мухи.

По краям площади неподвижно сидели или лежали навзничь мужчины и женщины. Их рты чернели как разверстые раны, вокруг воспаленных губ тучами вились мухи, собираясь в грозди, похожие на кисти сушеной смородины.

– Как их много, – произнес хриплым голосом Сокол. Казалось, что он тоже выбит из колеи, но когда Аррен взглянул на него, то не заметил на пышущем здоровьем туповатом лице торговца Ястреба и тени эмоций.

– Что случилось с этими людьми?

– Хази. Он расслабляет и успокаивает, позволяя душе оторваться от тела и витать в облаках свободно, как птица. Но когда душа возвращается в тело, оно требует еще больше хази… И жажда растет. А жизнь коротка, ибо вещество это – яд. Сперва – судороги, затем – паралич, а потом – смерть. Аррен посмотрел на женщину, что сидела, привалившись спиной к нагретой солнцем стене. Она подняла руку, словно хотела отогнать муху от лица, но рука стала совершать судорожные кругообразные движения, как будто женщина забыла о ней, и та двигалась в такт непроизвольным сокращениям мышц. Ее жесты напоминали сумбурные магические пассы бессмысленного заклинания.

Ястреб тоже взглянул на нее, но не моргнул и глазом.

– Пошли! – сказал он.

Он повел Аррена через рыночную площадь к увенчанному навесом ларьку. Полосы солнечного света, окрашенного в зеленый, оранжевый, лимонный, малиновый и пурпурный цвета падали на ткани и шали, блестели на пряжках плетеных ремней, пускали зайчики в многочисленных зеркальцах, что усыпали высокий, украшенный перьями, головной убор продавщицы – толстухи с зычным голосом.

– Сатин, кружева, меха, войлок, шерсть, козьи шкуры с Гонта, марля с Соула, шелка с Лорбанери! Эй, северянин, снимай свою робу, не видишь, солнце жарит вовсю! Может, возьмешь что-нибудь для девушки на далеком Хавноре? Взгляни на шелк Юга, прекрасный как крылья бабочки! Она ловким движением подбросила в воздух рулон тончайшего шелка, розового, с переливающимися серебряными нитями.

– Нет, хозяюшка, мы не сватаемся к королевам, – сказал Ястреб, и женщина возмущенно взревела:

– Во что ж вы тогда одеваете своих женщин? В мешковину? А может, в парусину? Скупцы, не хотите купить бедняжке, мерзнущей в вечных снегах Севера, даже клочка шелка! Тогда вот козьи шкуры с Гонта, они согреют вас холодными зимними ночами!

Она развернула перед ними на прилавке большую кремово-коричневую шкуру, тряся мехом коз с северо-восточных островов. Мнимый торговец протянул руку, пощупал ее и улыбнулся.

– Ага, значит ты – гонтиец? – пробасила она. Головной убор качнулся и отбросил тысячи разноцветных зайчиков на разложенные ткани и навес.

– Это андрадская работа, не так ли? Здесь четыре бечевки на палец длины, а на Гонте делают шесть или больше. Но скажи мне, почему ты больше не используешь магию, когда продаешь свои безделушки? Когда я был здесь несколько лет назад, я видел, как ты извлекала огонь из ушей людей, затем превращала его в птичек и золотые шарики. И торговля тогда шла более бойко, чем сейчас.

– Это и торговлей нельзя назвать было, – ответила толстуха, и Аррен впервые заметил ее глаза, жесткие и темные как агаты, пристально рассматривающие его с Ястребом из-под круговерти качающихся перьев и сверкающих зеркал.

– Извлечение огня из ушей – презабавнейший трюк, – упрямо гнул свое Ястреб с простодушной ухмылкой. – Мне хотелось, чтобы мой племянник взглянул на это.

– Ну, видишь ли, – несколько смягчившись, сказала женщина, опершись на прилавок большими загорелыми руками и необъятной грудью. – Мы больше подобными фокусами не занимаемся. Люди разлюбили их. Теперь о зеркалах. Я вижу, ты помнишь мои зеркала, – и она тряхнула головой так, что вокруг них причудливо закружились тысячи разноцветных солнечных зайчиков. – Понимаешь ли, вы можете туманить человеку мозги с помощью зеркал, разных там слов и других трюков, о которых я не буду вам рассказывать, до тех пор, пока ему не покажется, что он видит то, чего здесь на самом деле нет. Например, огонь и золотые шары, или одежду из золотой ткани, украшенную алмазами величиной с абрикос, в которую я нарядила матроса, и тот заважничал, словно стал Королем Всех Островов… Но это все фокусы, обман. Людей легко одурачить. Они словно цыплята, очарованные змеей или показанным им пальцем. Но в конце концов до них доходит, что их облапошили, они приходят в бешенство, и подобные фокусы их больше не веселят. Поэтому я стала торговать одеждой и, быть может, не все шелка подлинны, не все руно – с Гонта, но их и впрямь можно носить – и ведь носят же! Они реальны, а не просто смесь обмана с воздухом, как та мантия из золота.