На пороге зимы - [26]

Верен замолчал — на язык просились совсем уж негодные слова.

— Те возчики хорошо дрались, а ты достойно отбивался, — тихо, но настойчиво убеждал Такко. — Я видел, и остальные тоже. Что толку теперь думать? Сам знаешь: приказ есть приказ.

— Вот как ты заговорил, — улыбнулся Верен. Досада постепенно отпускала; не забывалась, но обручи, стискивавшие сердце, потихоньку разжимались. — Про приказы вспомнил! Тебе самому что скажи, кроме как арбалеты чинить, — смотришь как жеребец, которому подвели овцу!

— Вовсе нет! — обиделся было Такко. Отвернулся, помолчал и улыбнулся неожиданно лукаво: — А знаешь… на овцу я бы, конечно, не полез, но вообще…

Перейти к животрепещущей во всех смыслах теме друзья не успели — дверь снова распахнулась. В проёме показался Ардерик — взъерошенный, хмурый, в распахнутой со сна рубахе, и сразу, без оговорок, обратился к Такко:

— Ты мне вот что скажи. Приказ приказом, а если я свою сотню завтра поведу на твои родные горы, как ты заговоришь?

— Да кому они нужны? — небрежно ответил Такко, но Верен почувствовал, как он напрягся.

— Как кому? Серебряные шахты императору точно в хозяйстве пригодятся, а там ещё что-нибудь найдём. Мы теперь знаем, как живут в горах. Перережь вам дороги, чтобы снизу не возили еду — и даже не придётся пачкать клинки. Сами придёте. И серебро, и луки свои прославленные к ногам положите, да с поклоном!

Верен растерянно всматривался в лицо Ардерика: испытывает или говорит всерьёз? Испытывает, наверняка, только слишком уж недобро смотрели его глаза, и слова хлестали без пощады. Такко вздрагивал мелкой дрожью от внезапной и незаслуженной обиды.

— Не будет этого, — выговорил он, глядя в землю.

— Значит, кровь тебе окажется ближе, чем приказ?

Такко молчал, не поднимая глаз. Верен стиснул под плащом его локоть и хотел уже сам ответить Ардерику, но не нашёлся, что сказать. Знал только, что, если эти двое сейчас разругаются всерьёз, он не будет знать, чью сторону занять.

Ардерик переводил хмурый взгляд с одного на другого и, наконец, криво улыбнулся:

— Ты прав. Проливать аранскую кровь Империя не станет. Проще дождаться, чтобы ваш молодняк сам явился. Я так понял, воспитание у вас там строгое, а в Империи хорошим стрелкам везде почёт, вино и девки. Не удивлюсь, если по протоптанной тобой дорожке скоро потянется столько народа, что хватит на отдельную сотню.

Такко не отвечал, а Верен не знал, что сказать, чтобы не сделать хуже.

— То, что ты не нашёлся с ответом — это хорошо, — продолжал сотник. — Не годится забывать дом и свою кровь. Значит, в тебе есть верность, а это, если разобраться, даже важнее меткой стрельбы. Стрелять можно выучиться, верности же не научишь.

Он потёр лицо ладонями и устало привалился к косяку. Начинало светать. Небо над лесом мутнело и будто бы выдавливало из себя тёмные очертания замка.

— Болтуны… Выспишься с вами! Ладно. Вы оба хорошо показали себя сегодня. Когда придут северяне, будете стоять на стене рядом со мной. Всё равно держитесь друг друга…

Верен крепче сжал локоть Такко. Это ли не высшая похвала, это ли не лучшее, чем можно было начать новый день, хоть немного смыв неправильность прошедшего!

— Пора глянуть, что за добыча досталась нам вчера. — Сотник потянулся до хруста в суставах, встряхнул плечами и зашагал к конюшне, где смутно вырисовывались очертания телег и бродивших сторожей.

— Барону скажи, что не годится забывать свою кровь, — зло пробормотал Такко ему вслед. Встретился взглядом с растерянным Вереном и махнул рукой. — Идём, что ли. Посмотрим, ради чего мёрзли.

* * *

Победа — маленькая, но такая нужная! — гудел лагерь. Повозки оказались полны лучшей снедью, какую только можно было найти в замковых кладовых. Копчёное и солёное мясо — да не приевшаяся дичь, а жирная домашняя свинина! — пересыпанное от порчи пряными травами, было на удивление нежным. Несколько повозок были доверху набиты мешками с зерном — пшеничным, ячменным, овсяным, для хлеба, каш и на корм скоту. Были здесь и корнеплоды, и капустные кочаны, и горох, опять же разный — местный, мелкий и твёрдый, и южный: крупный, сладкий, хрустящий, достойный украсить праздничный стол. В бочках томились мочёные ягоды, яблоки и мелкие груши, солёные и квашеные грибы, мёд и превосходное южное вино. К полудню кладовая при кухне была забита до отказа, все помещения, хоть как-то подходившие для хранения припасов — тоже, и всё равно было мало; пришлось теснить воинов и освобождать один из шатров, чтобы вместить добычу.

Судьба благоволила Ардерику — так отныне говорили в лагере. Местные мастера, до того искоса поглядывавшие на военачальника — кто ж затевает стройку, да ещё такую важную, на тёмной стороне года? — даже они, казалось, поверили, что удача на стороне пришельцев с юга. Будущее было ясным и прямым, как копьё — закончить стену, дождаться северян и победить. Вечерами, собравшись за столом, только об этом и говорили. Ардерику не нужно было больше обещать скорую победу — все и так видели её. Видели так же ясно, как стену, у которой в канун Перелома был заложен последний пролёт, — лучший знак, что воины окончательно утвердились на северной земле.