На пороге зимы - [144]

А ей очень, очень нужно было, чтобы пришёл.

С востока приходили скупые вести: отряд добрался до Белых Рогов, Суходола, до Верхних Горшков… Чужие названия не радовали, верность северян не внушала надежды. Уже третий имперский сотник уходил сражаться с Севером, и сердце Элеоноры сжималось от дурного предчувствия. Ардерик должен выжить.

Равно как и Тенрик. Он почти не заговаривал с Элеонорой: перебрасывался короткими фразами по хозяйству за завтраком, посылал ей угощения к обеду, касался кубком её кубка, провозглашая мир и здоровье императора за ужином, и был полностью безразличен всё остальное время. Порой Элеонора вздрагивала от неожиданности, услышав его голос в кладовых или конюшне. Приходилось напоминать себе, что Тенрик снова барон и всё ещё её муж и хозяин Севера. Хотя бы на словах. Один раз она увидела мужа с Оллардом, они обсуждали подъёмник, и Элеонора долго наблюдала за ними, дивясь, каких разных людей свела война.

За Оллардом Элеонора следила куда более пристально, чем за мужем, хоть и виделась с ним ещё реже. Присматривалась, подмечала мелочи, расспрашивала Грету обо всём, что той удалось увидеть и узнать. Следила за мальчишкой-лучником и наконец уверилась — если он и бастард, то не из тех, кто получают статус законных. Оллард обращался с ним теплее, чем со слугой, но без строгости, которой отличают будущих наследников. Элеонора знала от Греты, что жениться снова маркграф не успел и что уехал не по своей воле, а стало быть, в столице не станут горевать, если род Оллардов прервётся. Тревога ненадолго уступила место удовлетворению: мир на Севере значил для маркграфа куда больше, чем он пытался показать, а значит, привлечь его на свою сторону легче, чем казалось.

Спустя неделю после ухода отряда пришло письмо. Ардерик сообщал, что закрепился на Овечьих Отрогах — Элеонора насилу вспомнила, что так звалось крупное селение скотоводов в предгорьях — и что местные весьма злы на Шейна после его неудачного похода и, стало быть, поддержат имперцев и помогут найти клятое Бор-Линге. Элеонора прижала письмо к груди, затем, опомнившись, небрежно бросила на стол. Она уже ошибалась, поступив по велению сердца: подбросив Тенрику киноварь, последовав за ним в засаду, устроенную Шейном… Больше она не поведёт себя, как влюблённая девчонка.

Выбирая платье для прогулки в восточную башню, Элеонора провела в гардеробной не меньше получаса. Открытые по южной моде наряды не годились — соблазнять Олларда бесполезно и даже опасно. Северные были слишком просты. Порывшись в сундуках, Элеонора отыскала старое платье матери, которое собиралась перешить, но так и не дошли руки. Квадратный вырез выгодно подчёркивал грудь, плотный корсаж со вставками из чёрного бархата — талию, а закрытое нижнее платье было расшито крохотными ландышами — белым и голубым по чёрному шёлку. Элеонора приложила наряд к себе перед зеркалом, мысленно примерила серьги и ожерелье из северного жемчуга… Юной Элеоноре наряд казался чопорным и строгим. Для нынешней был безупречен.

* * *

Платье сидело, как влитое, вино из личного погребка Элеоноры отдавало осенней терпкостью и даже свечи горели ровно, заливая маркграфские покои тёплой желтизной. Из-за двери слышались негромкие голоса и смех: Элеонора взяла с собой Грету и можно было не опасаться, что разговор подслушают. Весёлая болтовня разряжала обстановку, а снисходительные взгляды сближали.

— По меньшей мере три дня назад Ардерик был здесь, — Элеонора коснулась воображаемой точки на карте, — и местные хорошо его приняли.

— Я в нём не сомневался, — кивнул Оллард. — Хотя его затея выглядела излишне смелой.

— Он храбр и удачлив, — согласилась Элеонора. — Признаться, я предполагала, что вы тоже захотите поехать.

— Я не воин, — усмехнулся Оллард, — и последняя битва за замок это доказала. Я могу строить машины, но предусмотреть, как изменится положение, просчитать, когда вывести войска… В этом Ардерику нет равных. Даже Гантэр не обладал его чутьём и поплатился жизнью. А я его отпустил, переоценив. Нет, мне нечего делать в настоящем бою.

— Я думала, вам захочется осмотреть новые земли, — сказала Элеонора. — Простите мою назойливость, но вы выглядите одиноким, господин Оллард. Боюсь, вам тоскливо в Эслинге.

— Я с юных лет не желал лучшего общества, чем имею здесь, — улыбнулся Оллард, указывая на чертежи и шестерни. — Простите мою неучтивость.

Элеонора плеснула по кубкам ещё вина. Сколько она себя помнила, об Оллардах говорили одно и то же: нелюдимы, неприветливы, надменны. Её мать сетовала на отца нынешнего маркграфа, бабушка — на деда. Элеонора всматривалась в резкие черты бледного лица и силилась вспомнить: человек, что сидел перед ней, не всегда был маркграфом Оллардом, у него было личное имя, которым его звали родители, друзья, жена… Но вспомнить не удавалось — будто у её собеседника осталось лишь родовое имя, чёрный бархат и меч на правом бедре. Будто он уже был одним из череды Оллардов на семейных портретах, отринув всё личное.

— Я знаю, что вы цените выше шестерёнок, — сказала она, отодвинув карту. — Своё имя и кровь.

— И как вы намерены это использовать?