На пороге великих тайн - [42]
Предельный лаконизм каталога спас мои записки. Они пережили увлечение землетрясениями. Однажды я даже воспользовался ими, когда, уже учась в Горном институте, готовил доклад для геологического кружка. Увлечение землетрясениями перешло в увлечение геологией…
Я думал обо всем этом, пробираясь по людным, ярко освещенным улицам вечернего Душанбе.
Описания землетрясений в толстой клеенчатой тетради, если они еще уцелели, лежат в ящике письменного стола в скованном блокадой Ленинграде. Автор далеко и пережил наконец настоящее землетрясение…
Я посмотрел на свои обожженные крапивой руки. В жизни часто все случается иначе, чем в мечтах и книгах. Прыжок в крапиву с микроскопом в объятиях вместо подвигов, о которых думалось когда-то! Кажется, я даже не успел испугаться и сообразил, что было землетрясение, уже после того, как оно кончилось.
Все это казалось чепухой по сравнению с тем, что происходит на фронте. Местные жители настолько привыкли к землетрясениям, что забывают о них сразу, как только прекращаются подземные толчки.
Погруженный в свои мысли, я свернул в одну из боковых улиц. Здесь было пустынно и почти темно. Свет редких фонарей чуть пробивался сквозь густую листву, ложась бледными пятнами на влажный, недавно политый асфальт. Из дворов и веранд доносились приглушенные голоса, обрывки разговоров; где-то в темноте звучал рояль.
Напротив освещенных окон длинного здания стоял запыленный грузовик. Возле кабины сгрудилось несколько человек. Проходя, я услышал слова:
— Ничего не осталось. Все разрушило подчистую…
Я замедлил шаги и стал прислушиваться.
— Да-а, — протяжно сказал кто-то, — а в Душанбе чуть кое-где штукатурка осыпалась. Думали, везде так…
— Через Варзоб ехал? Там что? — спросил еще кто-то.
Шофер в кабинке сильно затянулся папиросой. Огонек осветил измученное серое лицо с глубоко запавшими глазами.
— Там тоже страшно, но кое-что уцелело. Раненых много. Перевязывают прямо на улице.
— Как на фронте, — заметил кто-то.
— Почище, друг, — махнул рукой шофер. — Две секунды — и все подчистую: ни кишлаков, ни людей…
Несколько слов, произнесенных этим измученным человеком, только что приехавшим «оттуда», сказали больше, чем все прочитанные когда-то описания.
Вот она, действительность!
Мне вдруг показалось: что-то страшное нависло над затихающим городом. Оно молчаливо прячется во мраке, но стоит ему шевельнуться — и не будет ни этих прекрасных белых зданий, ни тенистых, похожих на зеленые коридоры улиц, ни людей, голоса которых доносятся из темноты. Останутся лишь мертвые развалины, как в кишлаках, о которых говорил шофер.
То, что Душанбе пережил утром, что казалось таким пустяком, было отзвуком катастрофы. Эта катастрофа каждую секунду может повториться. Перед исполинской мощью сил, дремлющих в недрах Земли, бледнеют орудия войны. Каждое мгновение эти силы могут пробудиться и напомнить о себе волнами разрушения.
Войну можно прекратить, войну можно предотвратить соединенными усилиями многих людей. Землетрясение не только нельзя предотвратить, его все еще нельзя даже предсказать. Когда произойдет следующий толчок? Какой силы он будет?
Резкий свист заставил шарахнуться в сторону. Передо мной стоял пожилой милиционер-таджик в белом кителе.
— Зачем по дороге идешь? Зачем один разговариваешь? — спросил блюститель ночного порядка, испытующе глядя из-под черного лакированного козырька.
Я ошеломленно молчал.
— Немножко пьяный? — ласково продолжал милиционер. — Спать надо! Идем домой, провожу.
— Я не пьяный, — запротестовал я. — Я, я думал о землетрясении…
— Когда землетрясение будет, можно по дороге идти, — сказал, подумав, милиционер, — сейчас нельзя.
— А когда будет землетрясение?
Он заглянул мне в лицо и укоризненно покачал лакированным козырьком.
— Я серьезно спрашиваю, — настаивал я. — Когда будет следующее землетрясение?
— А говоришь, не пьяный, — мягко сказал он. — Совсем пьяный. Плохое вино пил: ноги идут, голова ничего не понимает. Зачем задавать вопрос, на который нельзя ответить?
— На этот вопрос надо обязательно найти ответ, — решительно заявил я.
— Слушай, зачем скандалить? Иди, пожалуйста, спать, — попросил он.
— Спокойной ночи, — сказал я и быстро зашагал по пустынной улице.
Дойдя до угла, я оглянулся. Милиционер неподвижно стоял посреди дороги и смотрел мне вслед.
ПО ДОРОГАМ И ТРОПАМ ДИКОГО КРЫМА
Мы продирались сквозь колючий кустарник к одинокой известняковой скале, затерявшейся среди горбатых, заросших склонов в верховьях Марты. В лесу было тихо и душно. Под ногами хрустел валежник, нити невидимой паутины липли к потному лицу, цеплялись за очки. Сквозь неподвижную листву россыпью золотых зайчиков прорывалось горячее крымское солнце.
— Вот она, загадка Марты! — сказал Василий Иванович, указывая на замшелые ребра серых скал. — Но здесь все так заросло, что ничего не удастся выяснить…
— Разгадку тайны этих известняковых глыб надо искать там, где они возникали, — заметил я, — где-нибудь на Южном берегу, вблизи остатков древних вулканов. Может быть, это обломок рифа, некогда венчавшего подводный вулканический конус?
