Она сидела, подставив солнцу поблекшее лицо с желтыми пятнами.
— И красивый он, и легкий, а только злой, как тарантул. Хоть шута и разыгрывал когда-то. А думал, как бы больнее укусить, потихоньку.
Лужина посмотрела на часы.
— Пора. Я тут все написала о Лисицыне. Раньше в милиции я отмалчивалась, боялась его, а теперь, раз арестовали, не выкрутится. И его клиентки не помогут.
— Так его ненавидишь?
— А вы бы простили парня, когда, погуляв пять лет, он бы вам сказал: «Адью, у меня новая невеста, мы больше не знакомы, разойдемся по-доброму, как в море корабли»?!
И все-таки мне не верилось, что Лужина только из ревности решила рассказать о Лисицыне. Есть натуры, которым таланта любви отпущено меньше нормы. Эту мини-норму она исчерпала давно, еще в школе. И больше никого не любила, кроме себя. И вдруг я спросила, чисто импульсивно:
— А как ты познакомилась с потомком Шереметевых?
— Значит, вы знали о нем? Почему же молчали? Его привел в наш магазин Парамонов-старший. Старик принес барельеф. На подонка не похож… Сказал, что дома много хлама, а ему не нужно ничего, что волнует память. Каков он был? Добрый был, но не в себе. Говорит-говорит и вдруг задумается — и все, точно не здесь, не с вами… Ямку я запомнила на подбородке, вроде шрама, и глаза пыльные, в красных веках, без ресниц.
— И ты пошла к нему домой?
— Как товаровед. У него мать была из Шереметевых. Бывший художник… Разные люди к нему ходили, не одна я. И Маруся и Ланщиков. Они подружились… Кажется, он начал его рассказы записывать…
— Продажа антиквариата шла через магазин?
Лужина усмехнулась.
— Частично. У нас есть постоянная клиентура. Виталий Павлович далеко не все оформляет по квитанции. Старик и подарил мне эту проклятую вышивку. Подарил. Подарил, так и знайте!
Она почти кричала, читая на моем лице недоверие.
— Старика тоже убили?
— Да нет, зачем же, своей смертью… Старый он был, по жене тосковал, она его бросила…
Меня зазнобило.
— Вот вы не верите, а он мне вправду подарил вышивку. В благодарность. Он начал к нам в магазин таскаться, а потом я его раз на улице встретила, такой замерзший, жалкий. Недалеко от моего дома. Я к себе позвала, чаем напоила. Потом носки дала, толстые, деревенской вязки. И рыбу с собой ему всунула, настоящий рыбец копченый. Лисицын из Ростова привез. Он только повторял: «Добрая, до чего ты, душа, добрая…» А через месяц притащил эту вышивку. Я Марусе отдала…
— Бесплатно?
— Может, я и стерва, но не дура, она деньгами могла кухню оклеить…
— Но ведь она только ковры скупала?
— А потом втемяшилось: вышивки бисером благороднее, солиднее…
— Ты эту вышивку не разглядывала?
— То-то и есть, что сглупила. Раз подарил за так, я и решила — вещь вшивенькая. — Лицо ее исказилось… Она мучительно страдала от мысли, что упустила свое «счастье».
Я начала теперь понимать все нелепые стечения обстоятельств.
— Маруся похвасталась Лисицыну, мол, там, за заграницей… миллион долларов можно отхватить за такую вещь… Нашла с кем откровенничать!
— Параша вшила туда несколько настоящих бриллиантов…
— С чего вы решили?
— Я читала воспоминания об этом…
Лужина аккуратно собрала свои бумажки и тяжело пошла к двери. На пороге обернулась, посмотрела многозначительно.
— Я ничего не говорила, вы — не слышали…
— Пойди к Олегу, — сказала я, но Лужина сверкнула глазами:
— Как же, так и разбежалась.
Ее душа показалась мне пустым дуплом, затянутым паутиной.
Несколько лет назад мне позвонила дама по имени Анна.
— Можно Марину Владимировну? Ах, это вы, чрезвычайно приятно! Мне любезно дала ваш телефон прекрасная Галатея…
— Кто-кто?
— Ах, вы не в курсе?! Так называют Вику Лужину реставраторы. Понимаете, я слышала, что у вас есть одна вещь, остро мне нужная…
— Ничего не понимаю.
— Да, разговор не для телефона… Если бы вы разрешили к вам подъехать…
Гостья приехала через час. Очень высокая, с маленькой, коротко стриженной головкой, маленькие бегающие глазки, круглое лицо, тонкий рот. Потопталась в передней, цепко и жадно огляделась.
Походила по моей комнате, прощупывая глазами и мебель и стены. Потом остановилась возле простой горки, без всяких завитушек, единственной семейной вещи, «память о прошлом, с приветом от любимой бабушки», как выражался Сергей.
— Мне нужна эта горка, — сказала дама напористо. — Продайте!
— Мы ничего не продаем! — Я обрадовалась, что Сергей не вышел из своей комнаты и не слышал ее голоса, он мог невоспитанно выставить ее за дверь.
— Все, что имеет цену, милочка, продается. Даю триста…
— Не просите…
— Нет-нет, погодите, триста я даю за горку, а за реставрацию, которую вы сделали, отдельно. Итого — пятьсот, идет?
Кажется, пора было звать Сергея.
— Если вас не устраивает цена, назовите свою. Можно же найти золотую середину.
Я предложила ей сесть, чтобы она успокоилась, у нее так бегали глаза, что я испугалась…
— Если честно — горка не вашего ранга. Остальные вещи у вас примитивные.
Она улыбалась, говорила напевно, как народные сказительницы, не давая мне секундной передышки.
— У вас нет фарфора, стекла коллекционного, у вас в ней стоят книги. Это кощунство!
— Ну и что?
— Я пять лет ищу такую. У меня и простенок по ней. Ну, называйте вашу цену…
