— Когда он родился?
— То есть тайна. Гетман Ксаверий Браницкий старшего сына не признал за наследника, его свезли в Варшаву. Только фамилию дал…
Да, во всех мемуарах писали о слишком нежной любви дяди к племяннице… Между ними стояло и близкое родство, и тайный его брак с императрицей…
Семь лет назад на этот стол небрежно поставили магнитофон, рассыпали десяток кассет. Мальчишки колдовали с перемоткой. Варя Ветрова, став на колени в своих неизменных зеленых брюках, перешитых из отцовских военных, что-то восторженно разглядывала, Марина Владимировна заглянула вниз. Такого подстолья она никогда не видела. Прямоугольная крышка красного дерева, окантованная гирляндой из золоченой бронзы, опиралась на одну ногу, совершенно ни на что не похожую. В середине что-то вроде тюльпана, сжавшего втугую лепестки. Массивный цветок лежал на восьми рогах, ветвившихся из голов четырех бронзовых сатиров с мушкетерскими бородками и закрученными усиками. Из-под их бородок выдвигались четыре деревянные мощные лапы с загнутыми когтями, державшие чуть сплюснутые бронзовые шары.
Олег стеснительно улыбался, немея, как всегда, в присутствии Вари. Она азартно протирала морды сатиров, выражения которых были разные: одно напыщенно, другое иронично, третье самодовольно, четвертое глуповато, точно портреты живых людей.
Когда Марина Владимировна и Варя вылезли из-под стола, Вероника Станиславовна сказала посмеиваясь:
— То есть приданое Олега!
— Приданое положено невесте, а не жениху! — зазвенел голос Вари. Вероника Станиславовна с опаской глянула на эту высокую тоненькую девочку с круглым лицом, узкими угольно-черными глазами и тонким хвостиком темных волос, схваченных резинкой.
— Мама всю жизнь хвастает нашим столом, — улыбнулся Олег, — она считает, что такой — один на всем белом свете.
— Махнемся? — вдруг раздался голос Ланщикова. — Дам кинокамеру. Японскую…
Вероника Станиславовна подняла руку, точно отстраняясь.
— В нашем доме «не махаются» ни вещами, ни чувствами…
— Подумаешь! — буркнул разочарованно Ланщиков.
Этот невысокий мальчик с длинной шеей и разноцветными глазами славился в классе тем, что не мог пережить, когда у кого-то из одноклассников появлялась вещь, которой не было у него. Может быть, поэтому больше всего на свете Ланщиков обожал меняться, азартно и бестолково, а получив желаемую вещь, к ней остывал и мог тут же подарить дружкам…
— Добавлю магик. Стерео. Японский, — он точно не слышал ее слов. Его уже захватил азарт, у него побелели уши.
— Отстань! — сказал Стрепетов.
— Ну что тебе стоит! Ну, хочешь, еще складной велосипед?
Десятиклассники посмеивались, они привыкли к безудержности Ланщикова.
Олег положил руку на его плечо.
— Ладно, замнем…
Потом Варя рассказала мне, что Олег мог получить даже мотоцикл, так разошелся Ланщиков.
Мы отдали тот стол до комису… — вновь услышал я монотонный серый голос Вероники Станиславовны. — Олесь поведал, как Варя вышла замуж, что не будет у него коханой…
Она закрыла лицо руками…
— Покарала Присвента Дева мать-грешницу…
Неужели она понимала, как мучила Олега последние годы?! Он никогда не жаловался, ничего не рассказывал, но я видела, что Олег волнуется, регулярно звонит домой, чтобы услышать голос матери. Он успевал перед работой сбегать в магазин и что-то приготовить ей на день. Она почти ничего не делала по дому…
И вдруг стала рассказывать напевно, покачивая дрожавшей непрерывно головой.
— Я жила пид Львовом в монастыре. Я там и воспитывалась, на органе играла, вышивала, отец меня не хотел збирать во время войны. И спас тим недостойную. Кеды семью нашу бендеровцы вырезали, навели их поганые люди сказками о великом богатстве. И напрасно кровь пролили, ниц у нас уже не застали…
Она смотрела на свои вышивки, точно на киноэкран, на котором развертывались памятные ей картины.
— А Николая Стрепетова сразу после войны пшислали з милиционерами. Они с бандами воевали, порядок старались навести, землю от крови отмыть, людям души возвертать, страхом изъеденные…
Она чуть улыбнулась, точно увидела своего Николая, и лицо ее молодело и разглаживалось у меня на глазах.
— У Николая теж всех кривних бомбой поубивало на початку войны, а человеку надо кого-то кохать, кого-то жалеть. Забачил меня и взял до себе, хоть и грозили ему муки мученические. Чужая, да еще рода громкого, писали разные вражины, что я с теми бендеровцами проклятыми повензена. Пренебрег коханый. Сказал, что не верит тем наветам дьябльским, что у меня очи добрые… Его далеко отправили без меня, но я пошла за ним пшез всю Россию, я нашла его на Севере, и от тего часу до самой его смерти мы не расставались…
Вязался ряд слов за рядом, монотонно, безучастно, словно она говорила сама с собой.
Солнце погасло, в комнате стало холодно, я застывала от этого рассказа. Даже сейчас она страдала из-за мужа… А как же Олег?
— Но зачем вы сдали фамильный стол в антикварный магазин? — пробилась я своим вопросом через ее монолог.
— Олесь в отпуск обещал меня отвезти на ойчизну… Вот деньги и шукали…
— Когда вы сдали стол?
— Вчера. Олесь сам перевез, он даже не мыслил, скольки денег дадут.
Мне стало тревожно, какая-то мысль мелькнула, но тут же исчезла, спугнутая звонком в дверь. Я открыла. Влетела Варя Ветрова, бросилась к Веронике Станиславовне, обняла, не замечая, что мать Олега вздрогнула и окаменела. Неужели до сих пор не могла простить, что эта девочка не оценила любовь ее сына! Но ведь когда-то она сама сказала, что Варя не подходит Олегу.
