— У Миши спроси. Он знал о ее встречах с мужчинами. Она не стеснялась сына.
Стрепетов поморгал выгоревшими ресницами и сказал с укоризной:
— Что-то у вас на душе туманное, недоговоренное…
Я чуть не покраснела, мне не хотелось упоминать, что в этой истории, кажется, замешан и Митя. Но тут проснулся Сергей и вышел на кухню. Он очень лаконично рассказал о болезни Маруси, зато о вышивке вспомнил больше подробностей, чем ночью.
— На переднем плане дворец, похожий на Останкино. А слева и справа — в медальонах — два портрета.
— Николай Шереметев? — перебила я его.
— Я с ним не был знаком. А справа — женщина в шлеме с голубыми и белыми перьями. И в доспехах…
— На обороте вышивки ничего не было написано? Сергей улыбнулся азарту Олега, достал блокнот и прочел: «Сия вышивка исполнена моей супругой графиней Прасковьей Ивановной Шереметевой перед рождением сына нашего Дмитрия Николаевича Шереметева».
— Зачем вы это записали?
— Для своей супруги. Я уже два месяца слышу про ваши странные «Записки».
— А вообще, можно довести человека до смерти? Зная о болезни?..
— Можно. Любой подскок давления вреден, волнение, тяжелая физическая нагрузка…
— Мне не дает покоя телефонная трубка в руке Маруси…
— Но если человеку плохо, он пытается позвонить в «Скорую».
— Логично, конечно. Серегина никого не ожидала? — спросил Стрепетов.
— Кроме моей жены…
Стрепетов поднялся, одернул мундир. Когда он пошел к выходу, Сергей вдруг бросился за ним. И я услышала запыхавшийся голос мужа:
— Вспомнил, звонили ей по телефону…
— Разговор слышали?
— Только ее реплики. Она сказала: «Хорошо, осчастливь…» И еще какое-то слово, минутку, минутку… Лебедь белый! Понимаете — лебедь белый. Так и сказала.
Стрепетов ушел, слегка прихрамывая. Обычно последствие старой футбольной травмы было незаметно, но когда он переставал следить за собой, задумывался, походка менялась, тяжелела.
Около часа каждый из нас занимался своими делами. Сергей читал медицинский журнал, я проверяла сочинения. И вдруг он меня огорошил:
— Кажется, Марусе звонил еще и Виталий… Я трубку поднимал, когда раздался первый звонок. Знакомый голос просил Марусю…
Последние годы я перестала заходить в антикварный магазин, хотя и жила рядом. Я поняла, что исторически ценные вещи не должны радовать только одного человека, они принадлежат всем. А обычные старинные вещи меня раздражали своей бессмертностью.
Утро я провела в Исторической библиотеке. Много лет назад я случайно прочла книгу о Параше Жемчуговой, написанную до революции. Наследники позволили автору выборочно познакомиться с документами семейного архива. В той книге и упоминалось о вышивке, над которой она работала перед смертью. В этой прилежной работе умирающей женщины, которая знала, что обречена, была одна особенность, делавшая ее бесценной.
Библиографию я нашла скудную. Выписала все материалы по истории крепостного театра в России XVIII века. Ничего похожего. Сидела часа три и лишь под конец нашла упоминание о запомнившейся мне книге и ее выходные данные.
Я заказала эту работу, боясь, что ее не выдадут в общий читальный зал, что она окажется на руках или утрачена.
Дежурная долго искала мой заказ на стеллажах. Наконец она протянула мне невзрачную книжку с вытертым выгоревшим матерчатым переплетом с кожаными уголками. Она задрожала в моей руке, точно я ухватила горячую картофелину.
Лихорадочно листая страницы, я нашла упоминание о том, что Параша Жемчугова-Ковалева вшила в свою работу…
Войдя вечером в антикварный магазин, я осмотрелась. Торговый зал был заставлен старинной мебелью. Отдельно кровати, шеренга столов, качавшихся на разнообразных ногах. Секретеры и шкафы, буфеты в углу напоминали семейные склепы.
Виталий Павлович — директор магазина — сгорбился у окна. Он не сделал даже попытки мне улыбнуться. Ни злобы, ни обиды — полное равнодушие. А ведь мы учились когда-то в одной школе. Только он — на два класса старше. Он пополнел, облысел, обрюзг.
— В ваш магазин не приносили случайно какие-либо бисерные вышивки? Недавно? — спросила я.
— Ты разбогатела? — Меня снова поразил его женский высокий голос. По телефону у нас обычно принимали его за девушку.
В тусклых глазах моего школьного товарища начал разгораться красноватый огонек.
Он полуобнял меня и повлек в свой кабинет: я снова стала ему интересной.
— Так что это за вышивки?
— По слухам — одна из них работа Параши Жемчуговой.
Виталий притушил накал заинтересованности.
— Ты же знаешь, на старину сейчас цены упали, никто ничего не берет, у нас горит план…
— Как мне жалко тебя! Одолжить рублей двадцать? Я вчера зарплату получила.
Он слегка смутился.
— Ну, если настоящий раритет.
— Настоящий, поверь…
Виталий Павлович тяжело вздохнул, точно я претендовала на его директорское кресло.
— Дорогая игрушка!
— И еще я читала, что в этой работе были вшиты настоящие камни.
Губы его точно запеклись, обуглились.
— Камни?
— Бриллианты. Граф Николай Петрович Шереметев подарил Параше к свадьбе.
Лицо его перекосилось, точно я его ударила, но я постаралась сохранить невозмутимость и пошла к двери. Только на улице я вспомнила, что так и не узнала, разговаривал ли Виталий с Марусей в день ее смерти? Я вернулась в магазин, вошла без стука в кабинет и услышала конец фразы, которую он произнес по телефону.
