— Варьке-то я не нужен… Футбол для меня — ау!
— Ты всю жизнь собирался играть в футбол? А для чего пошел на юрфак?
— Я хотел, как отец…
— Он ведь не был футболистом.
— Тогда было время другое. Он людей спасал, беспризорников…
— Тебе было бы полезно пойти в милицию.
— Да кто меня возьмет? И кем я пойду? Если бы я оставался футболистом… А так — что я для любого пацана теперь?!
— Создай свою команду. Из трудных подростков…
Его тусклые глаза ожили, заблестели.
Они помолчали. На некрасивом лице Олега смешалось множество выражений.
— Меня не возьмут, я только на третьем курсе юрфака.
— Ты ведь отслужил в армии, твой отец работал в милиции…
— Это детские доводы.
— Обратись в райком комсомола за рекомендацией…
Он горько усмехнулся.
— Поймите, я теперь в ауте. Все, знаменитый футболист испекся… А просить я никогда не просил, вы же знаете…
Она вспылила, сказала, что начинает его презирать за безволие, эгоизм, малодушие. Он молчал, не оправдываясь, не защищаясь. Он уходил в свои переживания, как в вату, упрямо внушая себе, что жизнь кончилась…
И тогда Марина Владимировна пошла в райком комсомола. Дошла до первого секретаря, заявила, что они не имеют права проявлять равнодушие к судьбе Стрепетова, которым недавно так гордились, что нужно подсказать ему цель, во имя которой можно жить. Учительница рассказала, что он любит подростков, умеет находить с ними общий язык, испытывает ответственность за слабых…
— Ему необходимо дать рекомендацию для работы в милиции, — закончила она.
Ее собеседник, аккуратный молодой человек со спокойным лицом, посмотрел на часы и встал.
— Мы дадим рекомендацию. Он сможет поступить в двухгодичную школу милиции, а университет окончить заочно.
И добавил.
— Я видел Стрепетова на поле. Таким нужны перегрузки.
Так со временем Стрепетов стал работать участковым инспектором милиции. Спиртного он больше в рот не взял. Он умел держать слово, данное и себе и другим.
Варя Ветрова позвонила в семь часов.
Я только вернулась из школы после педсовета. Голос ее был возбужденный. Поинтересовалась моим здоровьем, Сергея, Анюты.
— Можно забежать?
Если бы Варя спросила не так небрежно…
— Зачем? Это связано с Олегом?
— Не совсем. Хотя Филькин уже несколько раз со мной беседовал.
— Извини, я только что пришла с работы и устала… Да и вообще нам не о чем говорить.
Не могла я простить этой девочке легкости, с какой она вычеркнула меня из своей жизни…
Поужинав, я села читать дальше рукопись Ланщикова. Скоро надо было ее отдавать, а я все не могла понять, что меня смущало в его работе. Ланщиков сжато выписывал мир, в котором Потемкин жил, интриговал, сибаритствовал и мучился тоской после исполнения всех желаний. Но что привлекало моего бывшего ученика к этой фигуре? Неожиданно обнаружившееся родство со Стрепетовым, какие-то материалы, которых до него не было у историков? Он мечтал о сенсации, но все им написанное встречалось у разных авторов, в мемуарах, архивах.
Раздался звонок в дверь. Голос Анюты:
— Мама, к тебе.
Я вышла в переднюю.
— Ветрова была у вас?
— Ты бы поздоровался.
Лисицын смотрел на меня, точно не видя, и дрожал, как при малярии. Дубленку он не застегнул, губы набрякли — таким я его никогда не видела.
— Ветрова не забегала? — Он явно не слышал меня.
— Два года не забегала.
Губы его затряслись.
— Это вы ей жизнь искалечили, вы ее по себе лепили…
Я удивилась. Примерно эти же слова она мне сказала сама, позвонив через год после свадьбы.
«Если бы не вы с вашими теориями, мне бы жилось легче».
Я точно вновь услышала ее высокий, чуть захлебывающийся голос.
«Сейчас все живут проще, жестче, а мне приходится себя ломать, чтобы совершить здравый поступок…»
Я ее не перебивала. Боль, обида уже отмерли.
— Неужели вы не понимаете, как вы всегда были деспотичны! — Лисицын смотрел на меня с бешенством. — Так где же она? Ее надо искать, срочно искать, не стойте так бесчувственно…
На его возбужденный истерический голос в переднюю вышел Сергей.
— Сходил бы ты к невропатологу… — Мой муж терпел спокойно неожиданные появления моих сегодняшних и бывших учеников, но не выносил дома крика. — Вид у тебя неважный. Или совесть не чиста?
Сергей хотел, видимо, шуткой снять напряжение. Но Лисицын выскочил из квартиры, хлопнув дверью, так, что упал кусок штукатурки.
Что-то заныло в душе. Я решила с утра позвонить Варе, до ухода на работу. Попросить зайти. А вдруг ей нужна помощь? Но какое к ней имеет отношение Лисицын? Она так подсмеивалась над ним в школе, снисходительно, как над младенцем…
От Лисицына мысли мои перекинулись на Ланщикова. Зачем он все-таки забегал к Веронике Станиславовне? Был совершенно не похож на себя. Так же взвинчен, как Лисицын. Неужели он связан с делом Стрепетова? Ради стола Потемкина? Чушь! Интересно, знал ли он, что стол Стрепетова сдан в антикварный магазин? От Лужиной мог услышать, конечно…
Визит Лисицына выбил меня из равновесия.
Я села к столу, раскрыла рукопись Ланщикова и начала читать дальше «Историю взлета и падения великого честолюбца».
«…Что совершил Потемкин, получив власть из рук императрицы? Облегчил участь солдат. Написал приказ против щегольства, «удручающего дело, против педантства иностранных офицеров». «Завиваться, пудриться, плести косу — солдатское ли дело? У них нет камердинеров». Он писал: «Полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукой, шпильками, косами».
