— Две тысячи пятьсот.
— Он не стоил таких денег…
— Конечно, состояние было неважное, но, понимаешь, все-таки наборный, крышка маркетри, много бронзы, да и век восемнадцатый, без подделки. Ну и хотелось сделать приятное Олегу Николаевичу…
Так. Пытались опутать благодарностью? Олег вряд ли знал истинные цены на эти вещи…
— Конечно, мы выплатим его матери деньги, но сколько позора?! — Голос Виталия звучал трагически.
Лужина поднялась.
— Разговоры между коллекционерами — это раз. Ходит милиция в любое время — это два…
Лужина достала большую сумку, побросала в нее книгу, бумаги.
— Я спешу…
И ее точно ветром унесло, даже холодок по магазину пронесся.
— Осуждаешь? — спросил он. — А ты представь… Жизнь уходит, сколько наших уже ту-ту…
В магазине пахло пылью, лежалыми вещами… Люди приходили в мир, уходили из него, а мебель их переживала, получая после реставрации второе, третье, пятое рождение…
— Слышала новость?! Вика замуж выходит, углядел ее какой-то профессор в Доме кино…
— Чего же рыдала?
— Крысы бегут с тонущего корабля…
Виталий во мне искал сочувствия?!
— Кто-нибудь из ваших любимых коллекционеров приценивался к столу Стрепетова? Поглядывал?
— Они не поглядывают, а хватают.
— Не у всех при себе бывают такие деньги.
— Простоял он всего день…
— Вы ни для кого не отложили этот стол?
Я в упор поглядела в его темные глазки, пытаясь поймать расплывающийся взгляд.
— Не в курсе… Лисицын поглядывал, он собирает вещи XVIII века, да и эти историки, фамилию забыл, ее зовут Марией Ивановной, кажется…
— А им зачем, они же увлекаются карельской березой?
— Может быть, как раритет?!
Не верилось, что он случайно сказал именно об этих коллекционерах. Виталий ничего случайно не делал. Лисицына он тоже назвал мельком, вскользь. Подчеркнуто небрежно. А он ведь ревновал к нему Лужину.
Мне стало любопытно, и я решила навестить Лисицына в его салоне на улице Горького.
И вот я в зале, в кресле. Рядом длинный Лисицын, скучающе пощелкивающий ножницами возле моих волос. Он меня словно не узнал.
— Что будем делать?
Лицо вдохновенное, нервное, прищуренные глаза, длинный гоголевский нос, и рот твердый, резко очерченный, на мизинце — толстый перстень-печатка.
Серебристый нейлоновый халат особого покроя делал его еще выше, он не выглядел парикмахером: скорее — спортсмен, манекенщик, начинающий дипломат.
— Так что будем делать? — повторил он.
Огромное обручальное кольцо на полфаланги приковало мое внимание.
— Не тяжело работать с таким кольцом?
— Нормально… — Он скучающе взял мои поредевшие волосы, небрежно пропустил их сквозь пальцы.
— Подстригите…
— Ко мне за этим не садятся…
— Делайте, что хотите… — Я прикрыла глаза.
В школе Лисицын любил всех смешить, коверкая фразы, произнося нелепости, сохраняя серьезный вид. Однажды сдал Марине Владимировне сочинение, написанное от угла страницы до угла, отчего текст выглядел ромбом.
— Смысл этого мероприятия?
— Интереснее. Неужели вам не надоел стандарт?! — Улыбка у него была, как у Щелкунчика, от уха до уха.
Вокруг него всегда стоял хохот, и он купался в нем, как в теплом бассейне. На переменах его пихали, толкали, роняли на пол, он валился как резиновый, но никогда не давал сдачи. Он был смешным без натуги, от незаурядной артистичности и врожденного стремления привлекать к себе внимание любой ценой.
В сочинении «Как представляете вы свое будущее» в десятом классе Лисицын написал, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, но он лично решил пойти в клоуны, без смеха нельзя жить, как и без хлеба.
Марине Владимировне не пришло в голову, что он ее разыгрывает, эта профессия подходила ему со всех мерок. И вскоре, когда в учительскую зашла его мать, она сказала ей, что Лисицын правильную решил избрать профессию. Хотя в цирковом училище большой конкурс, он обязательно попадет, из него выйдет блестящий клоун.
В учительской раздался оглушительный смех, а Лисицын на другой день хихикал, удивляясь доверчивости учительницы литературы.
— Клоунада — не профессия для мужчины… И вообще я стремлюсь к вещественному восхищению.
— Приношу извинения, Лисицын! — сказала она. — Поступайте, куда хотите, только желаю, чтобы в институте вы не исполняли ту же роль, что в классе. Шутами в отличие от клоунов не восхищаются, их презирают, даже когда они умнее толпы.
Лисицын посерел.
— А быть добрым, тонким клоуном, как Юрий Никулин, лучше, чем ремесленником в деле, к которому не лежит душа. Кто смеется добрым смехом, заражает добротой и других. Час смеха — год жизни, говорят врачи…
— Пройдите, пожалуйста, в сушилку! — услышала я голос Лисицына, посмотрела на него и заметила странное выражение на его ухоженном лице, точно на секунду он позволил себе расслабиться, сбросил профессиональное доброжелательство, как маску, и под ней проглянуло такое напряжение, что мне стало холодно.
В сушилке было душно, напротив меня щебетали под колпаками две девицы. Они говорили о Юрочке — чародее, волшебнике, художнике, и я не сразу поняла, что речь идет о Лисицыне.
Однажды в школе Лисицын подошел к Марине Владимировне. Он сворачивал и разворачивал какой-то листок, а потом пояснил, что написал реабилитационное сочинение. Потом тут же его уронил. А поднимая, наступил себе на ногу, отшатнулся и чуть не сбил проходившего Ланщикова.
