На пороге - [49]

Женщина выудила ухватом тяжёлый горшок из углей и, поставив его сверху печи, принялась помешивать содержимое длинной деревянной ложкой.

– Ждала, потому и ведаю, – ответила она, полуобернувшись, и улыбка вновь осветила её лицо.

– Сон это всё или явь? – спросил Березин, обращаясь преимущественно к себе.

– Между ними куда меньше отличий, чем тебе видится, – она потянула губами жидкость с ложки, – и вопрос этот не главный.

– А какой главный… уважаемая? – в лёгком замешательстве произнёс профессор.

– Искрой меня звать, отец мой Борислав был из волхвов знающих, – пришла ему на помощь хозяйка дома, – и положено тебе знать, что мы с тобой родичи. А вопрос главный – «Зачем ты пришёл, Всеслав Игоревич?»

– Не ведаю, Искра Бориславна, – развёл руками профессор искренне.

– Вспомни тогда, как ты здесь очутился.

– На княжьем дворе залез на телегу… – начал Березин осторожно.

– Раньше, – кивнула ему Искра ободряюще.

Профессор помедлил, затем сделал вдох:

– Сидел за столом в своём доме… это – далеко отсюда…

– Далеко-недалеко, но погодя задолго, – сказала Искра непонятно, – но ты ещё раньше начинай.

Березин решился и начал пересказывать все события своего долгого дня. Когда он дошёл до описания девицы в «крутом» джипе, лицо хозяйки посерьёзнело. Она положила ложку рядом с горшком, но не стала прерывать рассказ профессора. Упоминание же смуглого азиата заставило её вздрогнуть и сложить руки на груди.

– Слушай же, Всеслав Игоревич, – заговорила Искра тотчас же, когда Березин закончил повествование, – да не перебивай. Неспроста ты здесь. Душа у тебя болит за судьбу всего народа славного. И дар наш родовой тебе пособляет искать ответы на вопросы твои. Слова речи нашей – песня времени, и дар твой в том, что ты песню эту слышишь, а звуки песни несут тебя, как ладья, туда, откуда всё началось. Всё, что ты увидел сегодня, – часть ответа на твои вопросы. Почему так – и мне неведомо, но тебе понять проще будет. Теперь тебе дальше двигаться надобно, да поскорее! – и её голос пронизала тревога.

– Куда дальше, голубушка? – растерянно спросил профессор. – Почему поскорее?

– Жена та в повозке без лошадей, что обидела тебя, – зло есть. Она тоже ведает, но дар свой прилагает не к добру, а ко злу. И татарин смуглый – рука того же зла, что аж сюда за тобой протягивается. Почуяли в тебе дар и помешать тебе хотят, ибо чем людям славным хуже, тем злым лучше. Боятся злые, что ты ответы найдёшь, да прогонишь мару[10] вековую из разума людей. Плыть тебе дальше нужно туда, куда несёт тебя ладья ладнозвучия.

– Я не так силён в речи более раннего времени, – смущённо забормотал Березин, сбиваясь и начиная делать ошибки в падежах и окончаниях.

Искра села рядом с ним и взяла его руку в свои.

– Силы в тебе довольно, Всеслав Игоревич, – она закивала ласково и ободряюще, – а я тебе помогу вспомнить, как наши прародители разговаривали. Слушай и втори. Позже естеством постигнешь суть.

Её речь вдруг изменилась. В словах появились носовые звуки, сильно изменившие мелодику языка. Некоторые слова вдруг сжались, потеряв гласные, другие расширились, в них появились едва уловимые короткие гласные звуки. Глаголы крупными мазками обозначали значительно более стройную и жёсткую систему времён. Ударения оказывались в местах, совершенно не соответствовавших общепринятой научной концепции. Силовое ударение уступило место мелодическому, которых оказалось не меньше четырёх.

Березин вслушивался, дрожа от восторга, как ребёнок, попавший в магазин игрушек. Перед ним, словно трансформер, выстраивалось здание древнейшей формы русского языка. Любой учёный его специализации отдал бы десять лет жизни за такую возможность.

Искра не просто говорила, а иногда задавала вопросы и требовала ответа. С трудом выговаривая архаичные формы слов, ошибаясь в ударениях, Березин всё же уловил главное – мелодию. Отличное теоретическое знание эволюции грамматики и природное чутьё филолога помогали ему правильно расставлять слова и образовывать нужные формы. Кое-где он делал смелые догадки и с радостью отмечал, что они были почти без исключения верными.

Внезапно оба почувствовали чьё-то присутствие. Березин вздрогнул и обернулся. В раскрытом окне сидела крупная серая белка с ободранным хвостом. Увидев, что на него обратили внимание, животное открыло рот в гаденьком оскале и сузило косые глаза.

– Ничего не делай, – тихонько сказала Искра, видя, что Березин собирается подняться.

Чёрный вихрь ворвался в окно со стороны леса и сшиб белку на пол, заставив её возмущённо зацокотать. Вихрь отлетел в сторону, и Березин увидел крупного чёрного ворона, который, сделав круг, сел на оконную перекладину.

Профессор непонимающе переводил взгляд с одного животного на другое. Белка вскочила на задние лапы, оскалилась, и из пасти её выкатился низкий гудящий звук, от которого у Березина разом заныли кости и зубы, боль охватила всю голову целиком, так что казалось, её распиливают на части десятки мелких ножовок. Ворон словно ждал этого как приглашения. Оттолкнувшись лапами, он спорхнул вниз, налетев на белку и заставив её прекратить гудение. Клочки вырванной шерсти повисли в воздухе вместе с выдранными перьями. Змеиная быстрота движений обоих животных мешала Березину уследить за ходом схватки, но вот белка вспрыгнула на окно, оскалилась в последний раз и скользнула вниз. Ворон поднялся в воздух и, присев на окно, поочерёдно посмотрел на людей одним и другим глазом. Затем поправил клювом всклокоченные перья на левом крыле и, перед тем как улететь, отчётливо проговорил: «Урррак!»