Как-то она пригласила поехать с ней к Новикову Рождественскую.
— Мне неловко, — смутилась тетя Женя. — Мы виделись-то всего раз.
— Вы же знаете, тетя Женя, — его мама спасла! А мы теперь за нее. Ему же нужно, чтобы вокруг него были люди, — наседала на Евгению Петровну Юна. — Да он вообще нам теперь как родственник.
Она и в самом деле ощутила, что Новиков теперь ей действительно родственник.
Новиков обрадовался приходу Рождественской.
— Милый Вадим Константинович! — в голосе Евгении Петровны звучали теплые, материнские нотки. — Мы теперь считаем вас нашим родственником, располагайте нами, — и она погладила его по плечу.
Во время своих посещений Новикова Юна рассказала ему о том, как жила с мамой, о Гене, о редакции, о своих маленьких репортажах, о Валентине.
— Вот выздоровеете, — описывая ему подругу, сказала Юна, — познакомлю вас с ней. И поженю! Она вам будет хорошей женой. Хозяйка прекрасная, чистюля. Очень хороший друг и верный товарищ.
Новиков застенчиво улыбнулся, открыл было рот, но так и не нашел нужных слов. Все, что касалось Ивана, Юна обходила стороной, не упоминала даже его имени.
Визиты в госпиталь были Юне совсем не в тягость. Может быть, потому, что, не стесняясь, говорила она с Вадимом Константиновичем о своей жизни, советовалась и даже жаловалась. Новиков не видел в Юниной жизни пустоты и бесполезности. И она, пожалуй, только теперь ощутила свою необходимость другим.
Нередко Юна старалась прийти пораньше, чтобы помочь кому-то из больных, лежащих в той палате. Она видела их благодарные глаза, и это ее трогало.
И еще она чувствовала, что из ее сердца уходит ожесточение и недовольство Иваном, жизнью. А ведь совсем недавно ее душа была полна горечи. Юна поняла, почему ее мама говорила, что не надо ждать платы за добро, а надо делать его…
Перед самыми Ноябрьскими праздниками Юна надумала повезти Ивана в поселок, где жила свекровь. Показать ему надгробие. Она убедила его, что ей нужна консультация врача, который живет не в Москве, а там, на юге. И уговорила Ивана взять неделю в счет отпуска, так как без него она ехать не может. Но город, который она назвала мужу, находился несколько в стороне от поселка свекрови.
— А все-таки куда мы едем? — в который раз спросил Иван. Певец закончил песню, и снова треск приемника врезался в их уши. — Что за дурацкие секреты? Да, кстати, раз у меня не вышла встреча, как приедем, позвонишь, дома скажу кому. Договоришься насчет стройматериалов. Заготовишь письмо из редакции.
— Какие стройматериалы?
— Я взял садовый участок. Буду строить дачу.
— Кому нужна дача и кто на ней будет жить? И кто всем будет заниматься — стройка, огород? И все для того, чтобы проводить там отпуск. Странно это. Быть привязанным к даче?.. Понимаю — были бы дети. Ради них можно и постараться, а так… — Юна умолкла.
Лицо Ивана позеленело.
— Неужели ты думаешь, что я всю жизнь собираюсь быть без детей, без семьи? — выкрикнул он. — Слава богу, квартира есть. Машина тоже. Будет дача.
Юна резко затормозила и остановила «Москвич».
— О каких детях, о какой семье ты говоришь?
— Мне в тебе надобности все меньше, — продолжал злобно Иван. — Правильно мамулечка говорила — ты ноль без палочки.
Он еще говорил что-то обидное, но Юна уже не слышала его. Она сидела, уткнувшись лицом в руки, лежащие на руле, и горькие мысли сверлили ей мозг.
Сидит в машине, а за дверцами сыплет то дождь, то снег, и слушает оскорбительные гадости. Как вообще она прожила с этим человеком восемь лет? Где были ее достоинство и честь? Как случилось, что она дошла до жизни такой?
Может быть, только сейчас Юна стала понимать, что достоинство свое она теряла постепенно, что началось это еще тогда, когда она отдалась Симке без любви. И потом теряла, когда, любя Корнеева, терпела его распущенность. И, наконец, когда без любви вышла замуж за Ивана. Что стремление к благополучной и «красивой жизни» уже почти лишило ее достоинства.
«Почему, собственно, я должна все это слушать от него? Разве мама для того меня спасала, воспитывала?»
— Я поставила надгробие твоей матери, — мертвым голосом сказала Юна, поднимая голову. — Где там кладбище, ты знаешь. До Курска осталось пять километров. Дойду пешком. Прощай. Я ухожу от тебя…
Юна взяла сумку, вышла из машины, хлопнув дверцей.
Опять начал падать снег. Он шел все гуще, все сильней, и Юна щурилась, ловя снежинки губами. Подмораживало, сапоги ее поскрипывали на ходу. Белоснежное шоссе, белое-белое от чистого снега, лежало перед ней, как новая страница еще не прожитой жизни.
