На полпути к себе... - [56]

Юна подумала: «Странный вопрос… При чем здесь уважение?» — но не придала значения его словам и только сказала, мягко улыбаясь:

— Какой же миленький у меня муженек… — Незаметно для себя она уже стала подражать разговорной манере Ивана. — Ты мой зайчик. Надо же! У меня тоже теперь есть зайчик!

Юна еще не догадывалась, что в слова «Ты меня уважаешь?» Иван вкладывал свой, особый смысл, понятный только ему. И не знала, что в этот момент он ждал от нее понимания его значимости. Ответ: «Я тебя уважаю» — становился как бы утверждением его собственного «я», которое для него значило больше, чем любовь.

С каждым днем Юна все больше привязывалась к Ивану. Образ Корнеева постепенно стирался в ее сердце.

…Все чаще Юне приходил на память разговор покойной Светланы — ее мысли о благодарности, которая вызывает желание созидать добро. Нередко теперь у Юны возникало желание сделать Ивану приятное. Не упускала она и случая сказать ему почти волшебные слова: «Я тебя уважаю», от которых он так и млел.

Вопрос: «Ты меня уважаешь?» — стал своего рода кодом или паролем в их отношениях, то есть своеобразной игрой. Этими словами часто начинался и заканчивался их день.

Кажется, в начале лета Иван влетел в комнату и чуть ли не с порога выкрикнул:

— Ты меня уважаешь?

Юна ответила как-то рассеянно, без выражения — она сидела за очередным репортажем для городской газеты. Поэтому не сразу включилась в игру.

— Нет, скажи громче: «Ты меня уважаешь?» — настаивал Иван, вертя перед ее глазами маленькой коробочкой. Потом добавил: — А это для моей маленькой. Для моего кукушончика. Моего мумуси-кукуси, — тут он раскрыл коробочку, вытащил из нее кольцо с маленьким бриллиантом и надел Юне на палец. — Помнишь, — сказал он, глядя на ее руку с кольцом, — еще осенью, ну, когда мы познакомились, ты говорила, что Тамара оценила знакомую Серафима по ушам. Ты еще смеялась. Называла директоршу примитивной. А я тогда знаешь что подумал? В жисть не догадаешься! Подумал я вот что: Тамара, пожалуй, права. Чем дороже уши, тем скорее станешь человеком… И, мол, надо, чтобы у моей Юноны тоже были такие уши, уважаемые уши. Ну, а пока начнем с рук. Ох, Юнона, Юнона, вот и мы с тобой выходим в люди. А людей, знаешь, уважают.

И помнит Юна, как бросилась мужу на шею и шепнула:

— Зайчик, я тебя очень и очень уважаю!

Она не спросила, на какие деньги куплено кольцо с бриллиантом. Вместе с Иваном уже радовалась приобретению новых вещей и старалась не задумываться над тем, на какие деньги все покупается. Стремление Ивана к, сиюминутности исполнения задуманного не вызывало в ней никакого сопротивления.

Когда кольцо засверкало на ее пальце, Юна, радуясь его появлению, даже не вспомнила, что жизнь близких ей людей складывалась совсем из других интересов.

— Не в этом счастье, — вздохнула Рождественская, когда через несколько дней Юна приехала к ней и похвасталась ценным подарком. — Главное, чтобы было друг к другу уважение и согласие обоюдное.

— Нет, и в этом тоже счастье, — снисходительно отпарировала Юна. — Потому что это показатель нашего благосостояния. Теперь у меня все — как у людей. А уважения у нас хватает. — Она не обратила внимания на то, что говорит не только языком Ивана, но и директорши, которую еще в недавнем прошлом презирала за примитивность.

Рождественская окинула Юну недоуменным взглядом. Она даже не сразу сообразила, о чем Юна толкует. Жалостливо всплеснула по привычке руками.

— Девочка, откуда в тебе все это? — спросила она. — Это же рабская психо… — она оборвала фразу. — Тьфу ты! Надо же! Вспомнила выражение «этого»! Господи, да так, как ты сейчас, могут рассуждать только мещане. Люди ограниченные. Духовно отсталые. А ты же в таком месте работаешь! — и Рождественская начала рыться в книгах.

«Ну вот, — подумала Юна, — началось. Сейчас Катюшу Маслову вспомнит, Тэсс из рода Д’Эрбервиллей. Потом — Паню. Совсем стара стала тетя Женя. Не понимает, что сейчас не сорок седьмой и не шестьдесят третий, когда умерла Паня, а слава богу…»

— Вот возьми, перечитай. Это — подарок, — Евгения Петровна протянула ей тоненькую книжицу — то были «Мещане» Горького — и сосредоточенно уставилась на свои руки.

Впервые за многие годы Юна обратила внимание на них. Она увидела, что с годами пальцы Евгении Петровны утратили свою красоту, деформировались. Синие дорожки вен ярко выделялись на запястье. Тетя Женя тем временем с усилием сняла с безымянного пальца кольцо, знакомое Юне еще с детских лет и которое, как говорила Рождественская, чудом сохранилось в войну…

И вот эта единственная дорогая вещь Рождественской лежала у Юны на ладони.

— Нельзя терять достоинство. Продай и отложи деньги на памятник. Вдруг умру, а его так и не установим, — сказала пожилая музыкантша.

Кровь бросилась в лицо Юны. Кольцо, подаренное Иваном, сжимало ей палец…

— Не надо, тетя Женя. Иван сам мне подарил… У мамы будет памятник. Скоро. — И она сняла это кольцо и положила в сумку.

По дороге домой Юна стала думать о том, что вложила тетя Женя во фразу о достоинстве.

«Кажется, радоваться надо, что у меня есть муж. Законный муж. Заботливый, внимательный. Ну и что с того, что он хочет, чтобы мы жили красиво? Разве хорошие вещи не дают ощущения гармонии, удовлетворенности?