На полпути к себе... - [19]

Ей было двадцать с небольшим, когда она первый раз попробовала расстаться с Серафимом.

Юна стояла у дверей квартиры приятеля Симы, собираясь уходить. Сима шарил в карманах, искал ключи, а ключи не находились. Юна равнодушно наблюдала за Серафимом, он же все больше и больше нервничал, озлобленный ее невозмутимым спокойствием, ее как бы непричастностью к происходящему.

— А ты порочная, — неожиданно сказал он сквозь зубы.

— Почему? — спокойно спросила она.

— Ведь от пустоты встречаешься со мной. Все еще ненавидишь.

— Какие грехи замаливаешь?

«Разве можно чем-нибудь замолить грех? Это только видимость, что его совершаешь против кого-то или чего-то. Потому что совершаешь ты его, в первую очередь, против себя», — так думала Юна, выворачивая руль вправо, объезжая колдобину.

— О чем мыслишь? — Иван пристально вглядывался в лицо жены.

Голос мужа прозвучал неожиданно. Она была еще там, далеко… с Симкой.

— Ой, глянь-ка, конфетка какая едет!

Их обогнал перламутровый «датсун». Заграничная машина сейчас тоже была неуместна в той, прошлой Юниной жизни.

— Давай помолчим, — попросила Юна.

Когда-то давно она прочитала, что никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть. Равноценен ли ее «сюрприз» тому порыву, что возник год назад?

Мать Ивана жила в одной из южных областей Украины. Она часто болела, постоянно жаловалась на недомогание, Юна не придавала значения этим жалобам. Не любила свекровь за ее двуличие.

Мария Дмитриевна плохо влияла на Ивана, и Юна старалась мешать его встречам с матерью. Год назад пришла телеграмма от соседей свекрови. Сообщали, что ее увезли в больницу с сердечным приступом. Иван собрался ехать к «мамуле», Юна решила помешать. Целый день она сидела на телефоне, дозваниваясь до сельской больницы. К вечеру дозвонилась. Свекровь звонку сына несказанно обрадовалась:

— Не приезжай, сынок. Не надо. Я скоро сама выпишусь. Потом вместе приедете. Ванюша, сыночек, живи спокойно. Не нервничай. У тебя ведь столько дел. Соскучилась я, правда. Но ничего, бог даст — в этом году уж обязательно свидимся…

Юна слышала ее слова в трубке параллельного телефона.

— Вот видишь, у нее ничего страшного нет, — сказала она Ивану. — Сдам работу — дня на два туда съездим.

Через неделю пришла вторая телеграмма — свекровь умерла.

Иван не винил Юну, нет. Но как-то затих, отгородившись от Юны… Месяц назад она сказала ему, что едет в командировку. А на самом деле отправилась на родину Ивана и установила памятник на могиле свекрови.

Кто бы только знал, что ей это стоило! Одному богу известно. Да и мысль поставить памятник Марии Дмитриевне пришла неожиданно и для самой Юны.

Уже после смерти свекрови в редакции, где работала Юна, продавали итальянскую кофточку. Юне кофточка понравилась, и она решила ее примерить. Зайдя в туалет, она увидела в дальнем углу с сигаретами двух женщин из другого отдела. Одна из них, полноватая, рассказывала другой:

— Я думала, памятник заказать просто, а столкнулась с этим — и испугалась. Такая очередища! Камней приличных нет.

— Но ты ж поставила памятник, я слышала?

Полноватая женщина засмеялась:

— А как же! Поставила! Ты что, меня не знаешь? Я выход из любого положения найду.

Юну как током пронзило: надо свекрови памятник поставить! «Я должна его поставить! Я!» В этот момент ей казалось, что таким жестом она как бы проведет черту, за которой свекровь больше для нее, Юны, существовать не будет. Свекрови воздавалось сполна.

Женщины потушили сигареты, собрались уходить, а Юна никак не могла найти предлога, чтобы обратиться к полноватой женщине, узнать у нее, где та заказывала памятник. Женщина сама заговорила с Юной, заметив в руке кофточку:

— Ой, какая прелесть! Продаете или покупаете?

— Покупаю.

— Мне бы такую… — вздохнула женщина. — У племянницы свадьба, не знаю, что подарить.

— У меня как раз с деньгами трудно, — соврала Юна, — могу уступить.

С Татьяной Семеновной — так звали женщину — Юна встретилась через полчаса, когда та принесла деньги за кофточку, и разговор о памятнике завязался у них естественно и просто. Татьяна Семеновна дала Юне телефон какого-то Олежека, чтобы та позвонила от ее имени, а уж Олежек парень золотой, он во всем поможет Юне, никаких забот у нее с памятником не будет.

— По-моему, он любит красивых женщин, — хохотнула Татьяна Семеновна, — а ты очень даже пикантная.

Юна поморщилась.

— Да ты не кривись, не кривись, — смеялась Татьяна Семеновна, — Олежек парень замечательный!

Два дня Юна никак не могла пересилить себя, чтобы набрать номер неведомого Олежека, — почему-то тот казался ей то помятым от алкоголя стариканом, то дешевым пижоном, одетым во все заграничное и ничего за душой не имеющим. Наконец она все же позвонила: из-за свекрови страдает, из-за той идет на унижение!

Разговор с Олежеком был по-деловому короток. Татьяну Семеновну Олежек помнил (да и как ее забыть, такую энергичную женщину, такую компанейскую, «свою в доску»), помочь ее подруге был готов, но, чтобы помочь, надо знать точно: какой памятник нужен подруге Татьяны Семеновны? Из габбро? Из лабрадора? Или из другого какого-нибудь гранита?