На полпути - [8]

Однажды, несколько лет назад, мать собралась переписать на него имущество. Он отказался, так как не хотел связывать свою жизнь с деревней. По той же причине он до сих пор не женился. Дани был единственный из братьев, кто остался дома, но он тоже считал свое пребывание там временным. С весны до осени он не замечал времени, ему некогда было вздохнуть. Все силы поглощала земля, виноградник, фруктовый сад. Совсем молодым окончил он агрономические курсы и на практике применял все, чему научился. Первым привозил он продавать на дьёрский базар ранний перец и помидоры. Он вырастил такой сорт малины, что у него покупали рассаду государственные хозяйства. Его не удовлетворял урожай свеклы в двести центнеров с гектара. Все лето он лихорадочно работал, ставил опыты, строил планы. Больших доходов Дани не извлекал, потому что занимался трудоемкими культурами и значительная часть средств уходила на поденщиков. Зато жизнь его не была бесцельной, пустой и однообразной. Но, как только он отгружал в вагон последнюю телегу сахарной свеклы, его, по словам матери, словно подменяли. Он начинал ненавидеть землю, землю, не требующую больше его забот. Целыми днями валялся он на диване и читал. Каждый год в сельскую библиотеку приходило сто — сто пятьдесят новых книг, но учитель, выполнявший также обязанности библиотекаря, всегда вздыхал с облегчением при наступлении весны, потому что к этому времени у него не оставалось ни одной новинки для Дани Мадараса. Когда младшие братья еще жили дома и на поезде ездили в школу, каждую осень им покупали новые учебники. Дани до рождества сидел и читал эти учебники, он запоминал все, что должны были готовить к летним экзаменам его братья. И к июню он по памяти натаскивал их.

Когда Дани был моложе, он любил погулять на свадьбах и праздниках. Но в последние годы не только парни, но и девушки величали его уже «дядя Дани». Ему надоел и привкус похмелья во рту. Он стал молчаливым, раздражительным, злым. Не находил себе места, и все валилось у него из рук. «Неврастения», — сказал бы невропатолог, если бы он знал Дани Мадараса и причину его тоски. Мать не могла сварить ему по вкусу обед, и он часами пререкался с ней из-за оторвавшейся пуговицы. «Вот поджечь бы деревню» — такими словами выражал он обычное свое отчаяние. Порой он действительно верил, что это необходимо. И несколько раз пытался вырваться из дому. Его не останавливал страх матери перед одинокой старостью и соблазн получить наследство. Он объездил всю область: искал для себя работу в госхозах. И не успевал найти, как наступала весна и надо было обрабатывать свой виноградник, обрезать деревья, сажать картошку. И у Дани делалось легко на душе, он снова строил планы, и его никакой силой нельзя было выгнать из деревни. До следующей зимы он был занят по горло, ему некогда было вздохнуть.

В прежние годы, когда он объезжал госхозы, то не находил дела себе по душе, поскольку и сам не знал, какая работа его устроит, он знал лишь, какая работа его не устроит. Поэтому он предпочитал оставаться в деревне, которую ему так хотелось поджечь. Теперь нашлось для него наконец такое занятие, которое, как ему казалось, полностью отвечало его запросам и которое он рано или поздно все равно нашел бы для себя. Ведь такую именно работу искал он в госхозах! Но что будет, если мать из упрямства сорвет его планы?

Надо было не отказываться раньше, когда мать хотела передать ему имущество.

До рассвета он мучительно думал, пока ему не пришла в голову одна мысль.

Дани встал засветло, задал корм скотине: двум коровам, двум волам, которых откармливали на убой, четырем телятам и жеребятам разного возраста, а также двум прекрасным, породистым лошадям. Всех их вырастил он сам. За свиньями и домашней птицей, как издавна повелось, ухаживала его мать, ей и с ними хватало забот. Потом Дани пошел на кухню, где его уже ждал завтрак. Мать согрела для него воду, подала ему мыло и держала наготове полотенце. Он не спеша, с наслаждением умывался, особенно долго тер руки и чистил щеткой ногти.

Дани всегда тщательно следил за своей внешностью; бреясь или причесываясь, внимательно разглядывал себя в зеркало, изучал свое лицо и в анфас и в профиль, форму головы, часто менял прическу, но, взглянув на руки, неизменно расстраивался. Пальцы у него были длинные, но ладонь мужицкая, широкая, шершавая, мозолистая — хоть гвозди ею забивай. Когда щегольски одетый Дани заходил в дьёрский ресторан «Красная звезда», никто не мог подумать, что он крестьянин, до тех пор, пока он не снимал перчаток. Тщетно мыл он руки горячей водой, тер жесткой нейлоновой щеткой, смягчал глицерином, даже в зимнее праздное время с них не сходили мозоли.

Как только Дани кончил умываться, мать вылила грязную воду, повесила на место полотенце и подала завтрак. Дани неторопливо расправлялся с обильным завтраком, который был для него главной дневной трапезой. За обедом он довольствовался небольшой тарелкой супа, каким-нибудь овощным блюдом, а ужинал далеко не всегда. Но на завтрак он ел обычно мясо, колбасу, студень, сало, шкварки. Закусывал все это разными соленьями и картошкой в мундире, которую чистила ему мать. Потом он выпивал кружку горячего процеженного кофе. «Не сладкий», — попробовав его, говорил Дани, и тогда мать клала еще одну ложку сахара в фарфоровую кружку, размешивала кофе, только что не пила вместо сына.