На полпути - [40]

Ференц Мок вспомнил: «Народ любит Дани. Особенно женщины…» Можно еще понять дочку, которая пристрастна к нему… Но Прохазка?.. У секретаря парторганизации внезапно закружилась голова, словно он оказался на краю бездны. Он не думал, что беда столь велика. Мадарас посеял разногласия между членами партии, единство которых под его собственным руководством представлялось Ференцу Моку нерушимым.

В знак согласия с Прохазкой Андриш Сентеш кивал головой. И он считал Дани коммунистом или по крайней мере человеком, из которого можно воспитать коммуниста.

Что будет, если пропасть между членами партии еще больше углубится, рассуждал Ференц Мок, и они перестанут совсем признавать своего секретаря?.. Особенно после того, как его не избрали в правление кооператива. Нет, этого не произойдет. Они пошли по плохой дороге, они ошибаются. Ну, ладно, можно обойтись без принудительной работы, без общественной повинности, но то, что предлагает Прохазка, — вредный либерализм. Предстоит трудный, мучительный спор. В другой раз…

— Мы еще на знаем, хочет ли Мадарас вступить в партию, — осторожно сказал Ференц Мок. — И пока что это все равно ничего не решает. Нам ведь надо сейчас добиться успешного окончания осенних работ. Давайте лучше обсудим, что мы можем тут сделать.

И, обсудив, они решили лично переговорить со всеми людьми, и в первую очередь с теми, на кого можно было хоть как-то рассчитывать. Объяснить им, что интересы кооператива не противоречат их интересам.

Прохазка же думал про себя: пусть только восстановится порядок, а потом он поднимет вопрос о секретаре парторганизации. Действительно, в чем же дело: они либералы или Ференц Мок сектант? Ведь, несомненно, кто-то из них не прав.

Попытки коммунистов наладить работу в кооперативе ни к чему не привели. Бригадирам приходилось каждое утро объезжать на велосипедах деревню, но все меньше и меньше людей выходило в поле. Пятьсот хольдов кукурузы, картофеля, сахарной свеклы было еще не убрано.

Сначала Дани не понимал размеров бедствия. Он вспоминал о том, что слышал на районных совещаниях, и ему не хватало пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз жаловались председатели других кооперативов, что не могут даже к полудню выгнать людей на работу. «Видно, это общая болезнь и до нас теперь тоже дошла зараза», — думал он. Дани не мог допустить и мысли, что народ, слывущий в округе трудолюбивым, способен оставить гнить на полях богатый урожай. Кризис пройдет, и все наладится, утешал он себя.

После того как Дани выбрали председателем, он был всегда в курсе всех событий. Если в шесть часов вечера что-нибудь случалось в поле или на противоположном конце деревни, четверть седьмого он уже знал об этом. В семь часов десятый человек докладывал ему о происшедшем.

Теперь между ним и людьми точно выросла невидимая стена. Сперва крестьяне, отлынивавшие от работы, в разговоре с ним выставляли избитые предлоги, потом личные обиды. Затем общее недовольство поглотило личные обиды, как сорняк впитал грунтовые воды.

— Знаешь, сынок, — сказал Мадарасу Андриш Сентеш, — народ неохотно работает, если не видит в том никакого проку.

Дани сам был крестьянином и знал, что в деревне употребляют слово «прок», когда стыдятся произнести слово «деньги».

— А почему нет проку? — с удивлением спросил он. — Все лето мы платили людям аванс и роздали зерно.

Старик посмотрел на Дани усталым взглядом.

— Дело известное, сынок… Я только передаю тебе, о чем толкуют люди. Они боятся, что даром проработали весь год и у них не будет с этого проку.

— А как они думают, откуда может быть прок? У нас такие же земельные наделы, как и раньше. Эта земля в прошлом году кормила деревню, почему не прокормит теперь?

— На меня, сынок, ты можешь положиться. А народ прямо свихнулся. Ложные слухи всех сбили с толку. Вчера вечером в трактире один мужик просипел: «Я и сидя на корточках дождусь, пока придут американцы».

— Народ взбаламучен. Но кто взбаламутил его?

Дани подозревал своего дядю. Но чем больше он думал, тем менее вероятным казалось ему подобное предположение. Как бы глубоко ни ненавидел его этот озлобленный, хитрый человек, у него нет такого влияния в деревне, чтобы взбаламутить чуть ли не весь народ. И если все-таки это дело его рук, то почему недовольные не поминают Дани Мадараса? Почему все говорят только о деньгах?

«Впрочем, неплохо было бы знать, как в нашем кооперативе и вправду обстоят дела», — подумал Дани и, так как Мока поддержала его, принялся вместе со старшим бухгалтером тетей Жофи подсчитывать предполагаемую стоимость трудодня. Основная часть урожая оставалась еще на полях, но по тому, что уже убрали, можно было определить среднюю урожайность.

Неделю просидели они над предварительным балансом.

Между тем агроном и бригадиры пытались наладить работу. Нос каждым днем они все больше падали духом.

В полях не было ни души, но зато деревня бурлила. Словно непрерывно тянулся воскресный вечер, непрерывно, целыми днями.

Трактир с утра до вечера был битком набит. Туда приходили бригадиры, чтобы созвать людей на работу, и застревали там. После третьего стакана вина с содовой они вздыхали: