На полпути - [3]

Дани Мадарас лично честен, поэтому, как ему ни трудно это, он все же избирает второй путь. Это путь наиболее драматический, он позволяет писателю заглянуть в подлинные глубины человеческой души, поднять мощные пласты социальной психологии. Ведь окажись на месте Дани его моральный антипод, криминальная сторона этой истории заслонила бы то, что для автора, да и для читателей наиболее важно и актуально: становление нового человека, его самоощущение в новом, еще только организующем себя мире. А это трудный, мучительный процесс, и Э. Галгоци нигде не поддается малодушному желанию его хоть немного смягчить, сгладить, выпрямить, хоть частично убрать особенно острые углы. От безоглядной правдивости, стоящей за каждым словом и мыслью писательницы, даже самые лаконично обрисованные образы повести обретают жизненную достоверность и не требуют дополнительных доказательств своего права на существование.

Повесть Галгоци населена живыми, из плоти и крови, людьми. Принадлежность каждого из них к тому или иному лагерю, что причудливой демаркационной линией разделило всю деревню, ни в малой степени не делает их схемами, лишь для наглядности иллюстрирующими мысль автора. У каждого — свой жизненный опыт, свои принципы жизни, даже свои заблуждения или изъяны характера, обрисованные хотя и скупо, но так выразительно и зримо, что весь ход событий повести и каждый поворот судьбы ее персонажей продиктованы внутренней логикой и не нуждаются в авторском насилии. Всеми движениями своей души понятна читателю Анна Мок, милая строгая Мока, с наивным максимализмом юности ненавидящая «ставленника кулаков» Дани Мадараса — ей нужно получить очень много доказательств его честности, стойкости, деловой целеустремленности, чтобы поверить в него, может быть, даже полюбить… Понятен, при большой сложности этого образа, и отец Анны; в 1945 году он делил в районе землю, потом организовал первый в округе бедняцкий кооператив, просуществовавший несколько лет, всеми силами старался нарушить вековую деревенскую спячку; но, став секретарем партячейки, он слишком поверил в собственную непогрешимость, затаил обиду на «недооценивших» его односельчан, обида же, как известно, плохой советчик… Понятны и правдивы образы других коммунистов села — сторожа Сентеша — глубоко гуманного и справедливого человека, члена правления Прохазки, умного, работящего, умеющего в самые трудные минуты так хорошо, так светло мечтать, не уступая молодостью души даже своему подростку-сыну…

Большую роль в повести играет старый Лимпар, в руках которого неприметно сходятся все нити происходящих в деревне событий; хитрый стяжатель, он борется против новых веяний со звериным коварством и люто ненавидит того, кто оказался неожиданно достойным его противником, — собственного племянника Дани Мадараса. Нет, не он физический убийца Дани, не от его руки погиб молодой, еще только расправлявший плечи председатель кооператива. Но его воля, его живучая, от прошлого унаследованная власть над людскими душами стоит за этим бессмысленным убийством. Бессмысленным уже потому, что даже таким путем Лимпарам не удается одержать победу, повернуть историю вспять.

Жестоко и непоправимо обрывается на полпути жизнь Дани Мадараса, того, кому та же история, ее направленный к социализму ход помогли раскрыться, найти себя, найти действительных друзей и единомышленников. По существу, он уже победитель, он и его друзья; его просчеты носят лишь частный характер, свидетельствуют лишь о трудностях «переходного возраста»; его же правда все глубже проникает в сознание людей. На полпути оставляет он целиком захватившее его общее дело, на полпути покидает прозревающую деревню: если не сегодня, то уж завтра непременно она разглядит ту правду, за которую Венгрия начала бороться еще в героические месяцы пролетарской коммуны 1919 года, правду, практическим носителем которой Дани стал, мог и должен был стать. И хотя венгерская деревня в те годы была еще только на подступах к новой жизни, начавшийся для нее процесс прозрения был уже необратим.

Об этом и написала свою страстную и честную повесть Эржебет Галгоци.

Е. Малыхина

НА ПОЛПУТИ

Прошлой осенью в одной задунайской деревне убили молодого мужчину. Он был председателем сельскохозяйственного кооператива.

Я его хорошо знала.

В то время уже минуло два года, как я жила — выражаясь, конечно, образно — в центре некоего треугольника. Один угол этой фигуры олицетворял коммунистов, другой — контрреволюционеров, третий — эмигрантов. Меня не посадили в тюрьму, я не сбежала за границу и не вступила в коммунистическую партию. Я была сама по себе.

Я не представляла, как выглядит башня из слоновой кости, обитель утонченных умов. Лишь в двадцать лет впервые увидела я Будапешт и слона. Я могла вообразить себе необитаемый остров в море, но в пределах Венгрии не было моря, не было в продаже необитаемого острова, да и у меня не было денег на его покупку. Денег мне хватило только на то, чтобы уехать на край света; я преподавала там в начальной школе и писала мемуары от имени человека, уставшего от жизни. Мне было тогда двадцать шесть лет…