На перепутье - [8]

Тара почувствовала острые угрызения совести. Ей почему-то казалось: она бы легче воспринимала его критику, если бы он говорил с ней не так мягко. Его бесконечное терпение заставляло ее чувствовать себя еще более виноватой. Ведь она всем ему обязана. Как могла она вести себя подобным образом?

— Ты прости меня, — сказала она. — Не то чтобы я забыла про акул. Честно, я никогда в жизни так не пугалась, как в тот день. Но ведь обстоятельства тогда были совсем необычные, вряд ли мне когда-нибудь еще так повезет. И все же, как только я спускаюсь вниз, то сразу начинаю думать: если я нашла одну целую фигурку, то почему бы не найти и еще? Что, если их куда-то перевозили? Тогда там может обнаружиться целый ящик. Допустим, во время кораблекрушения ящик развалился, и теперь на дне похоронены десятки этих скульптур. С того дня как я нашла первую, меня, как магнитом, тянет ко всем странным очертаниям. Я знаю, это меня не оправдывает, но… Вдруг там действительно разбросан целый ящик бронзовых фигурок?

Димитриос широко улыбнулся и покачал головой. Он всегда чувствовал себя беспомощным перед ней. Разве можно порицать такой оптимизм, такой энтузиазм? Ее серые глаза были широко открыты и горели ожиданием.

— Ты и твои боги… — вздохнул он.

* * *

— … И тогда она рассказала мне о своем имени, на самом деле ее зовут Кантара. Так вот, с древнегреческого это переводится как «гиря для весов». И она рассказывала и рассказывала про крошечные весы, сделанные из чистого золота, которые иногда находят в древних могилах. Они символизируют весы, на которых взвешивается душа человека. И дальше она начала говорить о том, как в «Илиаде» Агамемнон взвешивает души Ахиллеса и Гектора, чтобы определить, кто умрет первым…

— Все, я больше не хочу ничего слушать, — простонал Перри Готард.

— Придется. Я же слушал. И затем она начала занудствовать насчет своего отца-грека, Костаса, который дал ей это имя, чтобы у нее всегда была чистая совесть и добрая душа. — Леон распластал свое мокрое, голое тело на палубе. — Не уверен, что грошовая свистулька стоит всех этих мучений. Мне приходится вытаскивать из своей памяти все те ошметки, которые там застряли от изучения древней истории. Она может говорить на эту тему бесконечно. А точнее — она только об этом и говорит.

— А как идет процесс совращения? — поинтересовалась Блэр. — Поведай нам какие-нибудь аппетитные подробности.

— Ну, мы отправились потанцевать под виноградными лозами на веранде небольшой таверны. Музыка была чертовски сексуальной, да и движется она не хуже тех, кто танцует танец живота.

— Да, звучит дьявольски сексуально. Неужели это правда? Такая серьезная, маленькая археологиня и вдруг…

— И это не привело ее в соответствующее настроение?

— Какое настроение? Она начала рассказывать мне про местечко, которое называется «Арчанес», это на Крите, там они нашли нечто такое, что может оказаться царской могилой со следами человеческих жертв…

— Малоподходящая тема для танцовщицы в таверне.

— Я же уже сказал, мы танцевали под виноградными лозами, а Таре они напомнили место археологических раскопок. Угадайте, почему? Так вот, невежды, чтоб вы знали — этот Арчанес знаменит своими виноградниками. Так что аппетитнее винограда — никаких подробностей.

Леон засмеялся и перевернулся на живот, наслаждаясь теплом, в котором купалось все его тело. То, что он только что рассказал, было правдой. Но не всей правдой. Они с Тарой провели вместе три вечера и часть одного дня, о чем он и доложил Блэр и Перри в соответствии с условиями пари. Но были и другие вещи. Например, неожиданное пожатие ее руки, лежащей в его ладони, мягкий аромат ее волос, когда она, тоже неожиданно, придвигалась к нему ближе, чем позволяла греческая манера танцевать. Или их встретившиеся через маски взгляды, когда Тара взяла его с собой на дно, чтобы показать место раскопок. Следить, как она брала в руки свои драгоценные находки, было равносильно наблюдению за актом любви, и он понимал: она догадывается, что он это знает. Да, он обсуждал с Тарой ее работу, потому что это давало ему возможность продемонстрировать свои собственные познания в истории — один из элементов соблазнения. Но больше всего очков он зарабатывал во время всех этих пауз и молчания, используя все возможности языка своих глаз и тела, что, он был уверен, поможет ему затащить ее в постель.

Перри натер все свое тело солнцезащитным кремом и взглянул на голые ягодицы своей жены, чтобы проверить, не нужен ли крем и ей.

— Для девушки, которой далеко за сорок, у тебя очень аппетитная маленькая попка, любовь моя, — заметил он.

Блэр сжала мускулы ягодиц в ответ на комплимент — что ни говори, периодическая липосакция, о которой многие подозревали, но наверняка не знали, давала свои плоды. Ее длинные белокурые волосы влажно блестели после купания, а на загорелой коже сверкали кристаллики соли, которые образовывались по мере испарения соленой воды под теплым, сухим ветром. Она так редко надевала купальник во время этого плавания, что светлые полосы от бикини почти слились с остальным телом, оставив только узенькую полоску между бедрами. Перри наклонился и провел языком по оставшейся светлой полоске. Блэр тут же перевернулась, чтобы дать возможность мужу продолжить свое занятие на ее плоском загорелом животе, голом за исключением красивой золотой цепочки на талии.