На перепутье - [8]

— А чего их копать… — неуверенно вступился он. — Может, не надо…

— Надо, — сухо отрезал Евдокимов и уже мягче пояснил. — При сильных дождях уровень воды поднимется и мы не сможем подойти к рейке, а в ледоход ее вообще снесет. Когда в паводок зальет первый репер, мы сможем подойти, смерить толщину слоя воды над ним, а отсюда и вычислить абсолютную отметку уровня воды. Если уровень воды еще поднимется и зальет второй репер — мы будем пользоваться им. В общем, с поднятием уровня воды река будет разливаться и нам надо иметь заранее подготовленные точки для замера. В весенний паводок, я полагаю, нам придется пользоваться пятым репером. Вот таким образом…

Голос Евдокимова казался мне сейчас особенно скрипучим и нудным.

— Ясно? — опять спросил он.

— Ясно… — сказал Гошка и снова жалостливо посмотрел на меня.

Несмотря на клокотавшие во мне обиду и злость, я постарался как можно равнодушнее кивнуть и молча отправился за лопатой и киркой. Когда я свирепо отвалил первый ком глины, Евдокимов наставительно пояснил:

— Ямы рыть глубиной не менее метра. Сваи закапывать так, чтобы от поверхности земли выступало не более тридцати сантиметров. — Он помолчал и тихо добавил: — Сваи закапывать просмоленным концом вниз.

— Ладно… — не поднимая головы, заставил себя откликнуться я.

Он еще постоял немного рядом, а потом дал команду трогаться. Когда тележный стук затих, я отшвырнул кирку в сторону и сел на землю. «Подумаешь, аристократы… Нужна мне ваша нивелировка…» — ругался я в душе и старался убедить себя, что мне все равно. Но твердил это, пожалуй, чтоб не расплакаться. Мне и вправду было здорово обидно.

Если говорить по чести, то я понимал Евдокимова. Выкопать шесть ямок в щебенистой глине такому парню, как я, — плевое дело. Я самый здоровый среди них. Но обида оставалась обидой, и я ничего не мог с ней поделать.

Почему-то нам в школе всегда внушали, что мы станем инженерами, писателями, докторами и еще черт знает кем. Но такими вот работягами, как говорят у нас в партии… Нивелировку — с рейкой бегать — и то не доверяют…

Когда наши нивелировщики прогнали первый ход со створа, я закапывал четвертую сваю.

— Здорово просто! — восторженно подскочил ко мне Гошка. — Главное — уметь записывать отсчеты! А вообще-то ничего особенного. Ты сразу поймешь.

Я был настроен на мрачный лад и потому промолчал.

— Что ж… Теперь можете поменяться, — не приказал, а скорее предложил Евдокимов. — Сейчас пойдем обратным ходом.

— Идите… — огрызнулся я.

— Ты что, обалдел? — налетел на меня Гошка. — Давай лопату. Я докончу.

— Ничего, я сам доделаю, — решительно отказался я; мне и вправду в этот момент хотелось побыть одному — интерес к «привязке» уже почти пропал.

Гошка еще долго удивленно прыгал бы около меня, но Евдокимов, почесав затылок, велел взять ему рейку.

— Всякий дурак по-своему с ума сходит… — не обращаясь ни к кому, пробормотал дядя Егор, но я его прекрасно понял.

«Ну и пусть дурак. Год как-нибудь дотяну, — продолжал сердито размышлять я, оставшись один. — А там… там…» Что будет «там», я не имел ни малейшего представления. И занесло же меня каким-то беспутным ветром в эту гидрогеологическую партию, да еще в хозяйство скрипучего Евдокимова!

Я успел умыться и отдохнуть к тому времени, когда мои коллеги вернулись к реке. Я про себя так и назвал их «коллегами», — вложив в это слово все возможное ехидство, соразмерное с моей обидой.

Они пришли потные и, очевидно, весьма довольные друг другом. Дружно раздевшись и громко переговариваясь, сразу полезли в реку. Даже дядя Егор, с крестьянской обстоятельностью оглядев дно, разоблачился, загнул до колен кальсоны и, восторженно приахивая, стал мыться.

Я сижу к ним спиной и мне до зуда в груди хочется кинуться вместе с ними в воду, побарахтаться, понырять…

Сдержаться от этого соблазнительного желания мне стоит большого труда. Хочешь не хочешь, а надо быть принципиальным. То, что такая принципиальность необходима, — я не сомневаюсь, хотя папа раньше часто называл меня за такое поведение «упрямым козлом». Эх, папка-папка, ничего-то ты сейчас не знаешь!

— Ну, ты уже все шесть свай заделал? — весело спрашивает Гошка, припрыгивая возле меня на одной ноге.

Я только пожал плечами. Что толку отвечать на столь бессмысленный вопрос, когда и так все на виду.

Гошка не обижается. Страшно фальшивя, он напевает под нос «Подмосковные вечера» и натягивает штаны. Так фальшивить, как фальшивит Гошка, — надо уметь. Над моим слухом смеялись в классе, предлагая петь в школьном хоре партию телеграфного столба, то есть только гудеть. Но Гошка… Даже я не могу переносить этого полунапева-полумяукания.

— Брось ты выть, — не выдерживаю я. — Как на бойне!

— Ничё… Пущай себе… — приахивает дядя Егор, продолжая плескаться. — Всяко дыхание да славит господа!

— Сами вы — всяко дыхание… — беззлобно отругивается Гошка, но петь перестает.

Через минуту он уже пристает к Евдокимову:

— Николай Петрович, а зачем нам уровень воды вычислять в абсолютных отметках? Ну, руда, горы — это понятно. А то ведь вода. Бежит…

Евдокимов отвечает не сразу. Он неторопливо одевается, а потом подходит к рейке.