На перекрестке цивилизаций - [5]

Мандатный режим просуществовал до осени 1941 года. Французское правительство, будучи само в эмиграции, признало тогда независимость Сирии, но, как вскоре выяснилось, лишь на словах. Окончание второй мировой войны означало для Сирии возобновление войны освободительной. Несмотря на то что страна была принята в ООН и имела дипломатические отношения со многими государствами, в том числе и с СССР, французский империализм продолжал ее считать своей собственностью. Но мир стал иным. Рушилась колониальная система. 17 апреля 1946 года последний иностранный солдат покидает территорию Сирии. Страна обрела независимость.

Я закрыл глаза и не заметил, как заснул. Мне снилась река. По ней плыл пароход. На его борту виднелась четкая надпись: «Дамаск». Пароход тревожно загудел. Но не густым басом сирены, а пронзительным телефонным звонком…

Я проснулся, снял трубку и посмотрел на часы. Стрелки показывали семь.

Мой приятель и его жена ожидали меня в холле гостиницы. После взаимных приветствий и принятых в таких случаях слов наша дама предложила:

— Давайте поужинаем в ресторане, а после посмотрим ночной Дамаск.

Темнело. Дамаск зажигал рекламы. Сейчас он казался мне гораздо более многолюдным и внушительным, чем днем. Мы довольно долго колесили по улицам. Темнота и рекламные огни — плохие помощники при знакомстве с новыми местами. Огни выписывали названия магазинов, ресторанов, кинотеатров, заливали витрины, очерчивали контуры минаретов, висели гирляндами над подъездами домов.

В поисках стоянки для автомашины мы еще долго кружили по прилегающим к центру улицам, пока, наконец, не попали на темный заброшенный пустырь, окруженный какими-то руинами. Невдалеке горел обыкновенный костер. Вокруг него расположились несколько арабов. Они мирно беседовали о чем-то своем и на нас не обратили ни малейшего внимания. Сюда почти не доносился шум соседних улиц. И если бы не автомобили, обступившие пустырь довольно плотным кольцом, то можно было бы подумать, что здесь не центр столичного города, а уголок великой Аравийской пустыни, затерявшийся и в пространстве и во времени.

Тьма еще не успела полностью завладеть небом. На западе, покрытом темно-малиновой окалиной заката, виднелись черные силуэты гор, а над ними в сиреневом небе сверкала одинокая звезда.

— Сириус?

— Он самый.

— А как называется по-арабски Сирия?

— Так же, как и Дамаск, — Аш-Шам. Или Сурия.

— Это от Сириуса?

— Нет. От Ассирии. А вот откуда Ассирия — не знаю.

Мы вернулись на оживленный проспект. Идти было трудно. Тротуар, отгороженный от проезжей части улицы железными цепями, явно не вмещал пешеходов. Большинство их составляли мужчины. Люди двигались не торопясь, как ходят на прогулках. Многие шли парами, держась за руки. Темп движения был для меня необычен. Очевидно, сказывалась многолетняя привычка деловой спешки. Но сейчас мне некуда было спешить. Кроме того, по собственному опыту я знал, — что через несколько дней потеряю чувство новизны, и то, что сегодня удивляет, завтра будет казаться обыденным и неинтересным. Я перестал нервничать и стал внимательно смотреть по сторонам.

Подавляющее большинство публики было одето в обычные европейские костюмы, при этом, насколько я мог судить, наимоднейшего покроя. Но особую элегантность придавали арабам белые и клетчатые платки, так называемые куфие, иногда удерживаемые на голове черным шерстяным обручем — агалем, иногда просто наброшенные на плечи. На представителях старшего поколения можно было увидеть малиновые фески. Встречались люди и в национальном платье: длиннополых, до щиколоток, белых рубахах или в своеобразных шерстяных костюмах, состоящих из обыкновенного пиджака, надетого поверх длинного халата без рукавов. С модными расклешенными брюками конкурировали испытанные веками мусульманские шаровары. Своим покроем они напоминают бриджи, сшитые на очень толстого человека и надетые на очень худого.

Поток пешеходов, в котором мы мирно плыли, то ускорялся, то замедлялся. В одном месте он вообще остановился, как бы преграждаемый плотиной. Функции последней выполняла тележка уличного торговца. Добротная тележка на четырех велосипедных колесах. Она стояла посередине тротуара, а на ней, как на трибуне, ораторствовал товаровладелец. Я никогда не предполагал, что человеческая гортань способна издавать столь резкие звуки. Это были призывы приобрести мужские носки. Каждый возглас оканчивался троекратным повторением стоимости товара: «Лира! Лира! Лира!» Не прерывая монолога, торговец схватил лист газеты, поджег его зажигалкой и начал совать в пламя пару носков. Носки оказались огнеупорными. Но все равно никто не бросился их приобретать.

Мы протиснулись между тележкой с несгораемыми носками и стеной дома и миновали вход в какой-то кинотеатр, перед которым толпился народ. Я поинтересовался, сколько в Дамаске кинотеатров. Оказалось, около двух десятков. Большинство их находится в центре. Фильмы в основном египетского производства. Однако демонстрируются и французские, итальянские и американские картины. Показывают и советские.

Мимо нас с ревом двигались огромные, набитые пассажирами автобусы, разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек. Издали они казались передвижными новогодними елками. Отчаянно сигналя, обгоняя друг друга, спешили легковые автомобили всех существующих и существовавших марок. Большинство их было размалевано (я это успел заметить еще днем) изображениями распластанных в прыжке тигров, пантер, львов, парящих орлов, огромных голубых глаз, просто ладоней и ладоней с нарисованными на них глазами, отпечатками ступней, гербами различных стран и областей. Грохотали мотоциклы. На них правила уличного движения, очевидно, не распространялись. Они двигались против общего потока машин, пробирались под красный свет светофоров, легко и непринужденно перескакивали из ряда в ряд. Интересно, как бы чувствовал себя здесь инспектор нашего ГАИ. При этой мысли я даже рассмеялся.