На Памире - [7]

Не хочется вспоминать подробности возвращения. Закон сохранения энергии действовал неумолимо. Вниз мы плыли по течению два дня, вверх тащили лодку мускульной силой почти неделю, да и то не весь путь, а лишь до первой тропы. Идти приходилось по колено, а то и по пояс в холодной воде. От холода и воды кожа на ногах и руках лопалась, струпья кровоточили. Ноги были обмотаны тряпьем, так как обувь, которая в воде вмиг бы раскисла, берегли для сухопутной части путешествия: нам только и не хватало появления на людях босиком. Решили, что, как только дойдем до надежно!! тропы, пойдем пешком, унесем с собой все, что сумеем, а лодку бросим. Тропа появилась к концу недели…

На биостанцию заезжать не стали: очень уж «нетоварный» был у нас вид. Адмиральские эполеты и торжественные проводы вспоминать не хотелось. Оставили на мургабской почте открытку для Станюковича и уехали попутной машиной в Хорог «зализывать раны». Открытку, как потом выяснилось, Кириллу Владимировичу вручили только через две недели, и товарищи беспокоились о нас. Они запрашивали метеостанцию на Сарезе, расспрашивали геологов, которых мы на обратном пути не застали на прежнем месте, даже пытались создать поисковую группу, но догадались наконец запросить Хорог…

ПУТЬ ВТОРОЙ

Парадом командовал я. В моем распоряжении было двое рабочих, а они командовал и конем и мулом. Это уже была система субординации. Мы шли вверх по Бартангу к Сарезскому озеру. В сезоне 1955 года это был уже второй заход на Бартанг. Первый совпал с половодьем и кончился неудачно: завьюченный мул ступил мимо края затопленной тропы и со всем грузом сорвался в бурную реку. Мула мы вытащили, груз тоже, но он был безнадежно испорчен, и мы вернулись, так как продолжать путь без продовольствия и снаряжения было бессмысленно. Теперь, к осени, Бартанг поутих, и мы рассчитывали добраться до Сареза, сделав по пути кое-какую работу. В прошлом году не удалось добраться до озера с востока, сплавом сверху, и мы решили дойти до него с запада караваном снизу, по долине Бартанга.

Долина — это громко сказано. Здесь не было и намека на широкое русское долинное раздолье. Бартанг течет в узком ущелье, почти в каньоне. Течет бурно, несет миллионы тонн песка, ила, всевозможных взвесей. Горы вокруг медленно, сантиметра на три в год, поднимаются, а Бартанг тоже медленно, но неуклонно врезался в свое ложе, пропиливая борта ущелья, как ленточной пилой. Процесс этот, с остановками правда, длится вот уже добрый миллион лет, и глубина ущелья местами достигает полутора километров. Над ущельем горы становятся положе, а потом снова круто вздымаются острыми гребнями. Со дна ущелья их не видно, только кусочек синего неба очерчивается рваными краями скал. Солнце освещает дно ущелья всего лишь несколько часов в сутки, а потом снова ложатся глубокие тени. По склонам ползут вниз каменистые осыпи. Вода подмывает их, каменные глыбы и щебень сползают в реку, а на их место наползают все новые тонны камней.

По осыпям проложены временные тропы. Временные потому, что стоит пройти по ним, как они тут же оползают, и следующему путнику надо протаптывать новую тропу, выше первой. На особо подвижных сланцевых осыпях шагать надо быстро, чтобы не успеть сползти в реку. А как тут быстро пойдешь, если в поводу идет завьюченный конь?!

Но тропы на осыпях — это еще цветочки. Ягодки же — это овринги, навесные тропы. Там, где река отшлифовала отвесную стенку какой-нибудь скалы, обойти которую сверху невозможно, строят овринг. В расщелины скалы забивают колья, на колья укладывают и крепко привязывают к ним жерди, на них насыпают хворост, поверх которого кладут плоские камни. Все это сооружение укрепляют снизу подпорками, косо упирающимися в ту же скалу. Получается что-то вроде балкона без перил шириной до полутора метров. Это и есть овринг. Длина некоторых оврингов достигает двух-трех сотен метров. Ходить по оврингам, даже если они исправны, опасно и неприятно. Но если овринг давно не ремонтирован, если камни просыпались сквозь разлезшийся хворост в реку и в дырах под ногами несется бурая вода Бартанга, становится и вовсе не по себе.

До первого овринга мы добрались на второй день пути. Овринг был короток, всего метров тридцать, но на вид стар и ветх. Когда я ступил на него, он заскрипел и зашатался. Обратно меня как ветром сдуло. Шакар Шамиров, рабочий родом из Шугнана, тоже не добился успеха: не пройдя и пяти метров, он совсем было перестал двигаться, потом, тихонечко ступая, вернулся, сплюнул и сказал, что неплохо бы вернуться домой, раз уж так получилось. Положение спас Гулямад, рабочий, взятый в отряд накануне в одном из бартангских кишлаков. Он молча прошелся по всему оврингу, попрыгал кое-где для пробы и сказал, что овринг хороший, крепкий, только починить его надо немного.

Командование парадом перешло к Гулямаду. Мы с Шакаром таскали хворост, обрубали ветви прибрежных ив, выворачивали на осыпи плоские камни и все это сносили Гулямаду, который ловко ремонтировал овринг. По всему было видно, что дело это для него привычное. Часа через два все было готово. Я прошел по оврингу туда и обратно, и, хотя он скрипел и шатался по-прежнему, уверенность Гулямада передалась и мне. Мы начали проходить овринг сложным маневром. Сначала перенесли на себе груз. Потом Гулямад расседлал коня и мула, снял с них уздечки, подвел коня к оврингу, встал позади и слегка шлепнул его по крупу. Это был решающий момент. Копя за светло-серую масть звали Зайчиком. Был он холен, хорошо упитан на травах ботанического сада, тяжел, избалован и норовист. Если он откажется идти, то заставить его нельзя будет никакими силами. Зайчик долго нюхал камни овринга, потом осторожно ступил на него и медленно пошел, все время что-то вынюхивая под ногами. Прошел овринг, встал на твердый склон и обернулся, как бы требуя похвалы. Тогда мы отпустили мула. Он всегда верно следовал за Зайчиком и сейчас, видя его на той стороне овринга, смело пошел вперед и прошел благополучно. Потом по одному перешли к копям и поклаже мы. Испытание было выдержано.