На палубе «Арго», или Поход за властью. Из новейшей истории жаргонного языка подростков - [3]
Жаргон был разнолик и в силу этого безлик. Сейчас, когда прошлое распахнулось в должной перспективе, то ребячье состояние представляется мне... нет, не болотом, а перенасыщенным солями озером. Еще крупинка — и неизбежный процесс кристаллизации породит причудливые образования: кристаллы разноликих субкультур, каждую из которых полно и своеобразно выразит жаргон.
Так и произошло под середину 80-х. Подростково-молодежная среда вдруг заволновалась, в ней появились десятки новых, доселе невиданных центров притяжения, вокруг этих центров завихрились водовороты, не очень удачно названные потом «неформальными молодежными течениями». Подростковый мир явил обществу панков, роггеров, рокеров, металлистов, скейтбордистов, брейкеров — полный «поминальник» и на страницу бы, пожалуй, растянулся.
Взрослые с изумлением вглядывались в мозаику разнородных стилей, мировоззрений, привязанностей. Комсомольские функционеры, подталкиваемые свыше, спешно составляли рекомендации, кто есть кто и как с кем бороться. Журналисты смаковали колоритную фактуру (вспомните хотя бы незабываемый «12 этаж» Эдуарда Сагалаева на ЦТ). Сатирики нещадно путали окончания в названиях «неформальных групп», но тем не менее точно отразили суть происходящего, переиначив обычное вяловатое словцо «подростки» в суперсовременное «подросткеры». А социологи...
Социологи пытались все связать в систему. Кто из «неформалов» заявил о себе раньше? Кто чуть позже? Почему молодежные течения возникают не в той очередности, в какой они рождались наЗападе, хотя явно скопированы с западных? Влияют ли друг на друга подростки разных ориентаций? Почему нет явного фаворита среди молодежных движений, хотя некоторые из этих движений (например, хиппи) имеют, с учетом полуподпольного существования разрозненных групп, солидный стаж? Какая из нарожденных субкультур может претендовать на лидирующее положение?
Но связного, системного взгляда на подростковую ситуацию первых «перестроечных» лет так и не было обнародовано (впрочем, как нет его и сейчас). Я не знаю причин, которые помешали это сделать. Может, слишком горяч и текуч был материал исследования. Может, слабы были исследовательские кадры: не ждать же от апологетов марксистско-ленинской социологии, что они вмиг переключат свое внимание с молодого металлурга на новоявленного металлиста... Но одно не могло быть помехой: отсутствие ключевых знаков, помогающих объединить пеструю картину в единое целое. Такие знаки были — и в 86-м, и в 87-м, и тем более в 88-м... Знаки эти — некоторые жаргонные словечки.
В 1987 году я записал насторожившее меня слово «дихлофос». Так металлисты обзывали брейкеров. Происхождение слова уходило корнями в общеподростковый фольклор, в анекдот: «У бьющегося в конвульсиях таракана спрашивают: — Что, таракан, break dance? — Нет, — отвечает бедолага, — дихлофос!» Но позаимствовать из общего анекдота кличку для всех танцоров в стиле «брейк» взялись только металлисты.
Вряд ли западным металлистам было дело до западных брейкеров. Маются разными увлечениями — ну и на здоровье! Дорогу друг другу не заступают!
Наши же доморощенные «металлы», едва возникнув, сразу же заявили о своих антипатиях, — уничижительное «дихлофос» тому свидетельством. С чего бы?
Потолкавшись какое-то время среди «рыцарей цепей, заклепок и кожи» и сравнив их со знакомыми мальчишками-брейкерами, я заметил между теми и другими существенную разницу. Разницу — вне антуража и атрибутов! Разницу — почти классовую (ох, рано марксистско-ленинскую социологию на свалку истории!).
Это только сначала показалось, что на иностранные веяния молодежной моды, вдруг проникшие к нам, подростки набросились, как на груду заморских товаров — кому что подвернется, кому что достанется. Нет, обноски западных молодежных движений уже сразу расхватывались хоть и впопыхах, но с примеркой, с прикидкой, с оглядкой на собственные привязанности, таланты, материальные возможности.
В брейк-данс вдарились элитные слои отрочества: старшеклассники, младшекурсники вузов. Чтобы снять (скопировать) сложнейшие танцевально-акробатические элементы, нужна была натренированная усидчивость, воля к достижению цели. Чтобы связать в единую композицию разнородные части танца — всякие там вертушки, геликоптеры, уимболы, требовалось чувство вкуса, маломальский эстетический опыт. Брейк-данс пришел в страну на видеокассетах, поэтому близкое знакомство с ним предполагало определенную материальную состоятельность поклонников: наличие видеомагнитофонов и соответствующих кассет или хотя бы средств на их прокат...
«Металл» был менее привередлив. Материальные претензии ограничивались поношенным кожаном, незамысловатой фурнитурой, которую несложно изготовить самому, особенно если есть доступ к фрезерному станку или рядом с домом — промышленная свалка. Металлотеки особой подготовки не требовали: танцевальные движения сводились к повтору поз бас-гитариста, подобное попугайничанье давалось в несколько секунд тренировок... Зато... Зато подчеркнуто грубый, агрессивный, не знающий полутонов heavi metal даровал своим поклонникам неоценимую возможность: выплеснуть неудовлетворенность — и какую-то минутную, и сущностную, глубинную — неудовлетворенность холодным домом, родителями, стипендионными слезами (малыми деньгами), нелюбимой работой... Надо ли говорить, кого зачаровал «металл»: фазанов (учащихся ПТУ), молодых рабочих, шалтай-болтающихся тинейджеров. Так что, говоря языком русских летописей, щемить друг друга брейкеры и металлисты принялись не попусту. Искусственно выровненное, прилизанное, обернутое в фантик «ВЛКСМ» поколение вдруг разбилось на множество положительно и отрицательно заряженных сгустков, которые даже при малых столкновениях рождали видимые или слышимые сигналы, подобные слову «дихлофос». Но гроза только приближалась.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.