На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [51]
Остальные участники «антисоветской группы писателей в детском секторе Ленгосиздата» разделяют эти взгляды: кто-то из них объявляется монархистом, кто-то – великодержавным шовинистом, что и фиксируется в протоколах.
Поэт Александр Введенский. Тюремная фотография 1931 года
Томящиеся в застенках Хармс и Введенский и не догадываются, что их судьбой теперь распоряжается В.Р. Домбровский, еще недавно любезно потчевавший их коньяком и голландским сыром. Он подписывает обвинительное заключение на несчастных узников. А вечером, усталый, идет домой, где его встречает обаятельная Генриетта Давыдовна, незадолго до ареста поэтов уволившаяся из редакции, видимо, по совету мужа. И снова звучит в кабинете Домбровского музыка Шостаковича, двигает фигурки на шахматной доске Модель, пьет вино дипломатический агент Наркоминдела Вайнштейн…
Поэт Даниил Хармс. Тюремная фотография 1941 года
Что ж, коллеги Дзержинского были правы: Вячеслав Ромуальдович оказался человеком неискренним, с хитрецой, да и прожектерства у него в работе, как видно, хватало.
В 1932 году Домбровский награждается знаком Почетного чекиста – видать, за упомянутые «достижения». К слову, орден Красного Знамени он получил к десятилетнему юбилею ВЧК в 1927 году, а не в 1919-м, как пишет Е. Биневич.
Впоследствии потомок героя Парижской коммуны командует поочередно Ивановским, Курским и Калининским областными управлениями НКВД. О том, как он продолжал славные революционные традиции на этих постах, пусть расскажут местные «мемориальцы» – материал наверняка найдется.
Открываю только что вышедший в издательстве «Советский писатель» стихотворный сборник Николая Олейникова, и меня не покидает горькое чувство, когда читаю веселые стихи, написанные опять же не Моделем, а Н. Олейниковым совместно с Е. Шварцем:
К кому же вы ходили в гости, невинно убиенные поэты?
Великая душа
Журнал «Ленинградская панорама», № 5,1989 год
Один из лучших русских поэтов XX века Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958) в мрачные годы сталинских репрессий был несправедливо осужден и испытал на себе все тяготы и лишения лагерной жизни. В последнее время в нашей печати появились новые материалы, рассказывающие об этом. В третьей книжке «Даугавы» за прошлый год была опубликована «История моего заключения», написанная поэтом после освобождения. Журнал «Знамя» (№ 1, 1989 год) познакомил нас с его письмами 1938–1944 годов. Большую статью о драматичной судьбе Заболоцкого напечатала «Правда» 16 января с. г. Между тем обстоятельства несправедливого осуждения поэта до сих пор остаются неясными. Сам Николай Алексеевич по этому поводу писал:
«Много раз пробовал я трезво размышлять о всем этом моем несчастном деле – но тут так много для меня непонятного, что размышления мои не приводят меня ни к чему».
Публикуемая статья, подготовленная по сохранившимся архивным материалам, приоткрывает завесу над таинственными сторонами этой трагической истории.
19 марта 1938 года Николай Алексеевич Заболоцкий пришел домой не один. С ним было двое неизвестных.
Поэт Николай Заболоцкий. Фотография 1940-х годов
– Катя, это сотрудники НКВД, – поспешил он предупредить больную жену. – Они хотят поговорить со мной.
Окинув привычным взглядом комнату, пришедшие молча предъявили Заболоцкому ордер на арест. На ордере багровела крупная размашистая подпись начальника Ленинградского управления НКВД Михаила Иосифовича Литвина.
Начался обыск. В чемодан следователей полетела Библия. Вслед за ней – небольшая книжка великого князя Константина Романова «Царь Иудейский», повествующая о «судебном произволе» над Иисусом Христом. Там же оказались рукописи стихов, письма друзей. Сверху тяжело упал красивый грузинский кинжал.
– Распишитесь вот здесь, – приказал старший, ткнув пальцем в протокол обыска. – Жалобы есть? Нет? Тогда поехали.
Попрощавшись с семьей и поцеловав 11-месячную дочь, которая именно в этот момент впервые пролепетала «папа», Заболоцкий, сопровождаемый сотрудниками НКВД, ступил за порог дома. На улице его ждала черная «эмка».
Машина промчалась мимо храма Спаса на Крови, мимо заснеженного Летнего сада, свернула на Литейный. Въехала во внутренний двор Большого дома, где темнело старинное приземистое здание – Дом предварительного заключения.
Заболоцкого обыскали, отобрали кожаный чемодан, шарф, брючные подтяжки, галстук, очки, документы, деньги. Взамен выдали квитанцию. Длинными коридорами повели на допрос в кабинет оперуполномоченного Н.Н. Лупандина, сочетавшего, как это было тогда принято, оперативную работу со следственной.
Внутренне поэт был готов к самому неожиданному и страшному повороту событий. Он вырос в вятском сельце Сернуре и унаследовал от своих предков, уржумских крестьян, твердую волю, сметливый ум и крепкое чувство собственного достоинства. Его дед, бесстрашный николаевский солдат, во время Крымской войны возглавил дружину добровольцев и повел ее на защиту Севастополя. Сурового патриархального нрава отец, до конца дней своих терпеливо обучавший земледельцев агрономической науке, благоговейно относился к русским классикам, чьи сочинения собирал в шкафу с надписью: «Для многих книга – все равно, что хлеб».
