На островах имени Джорджа Вашингтона - [2]

Университет был в староанглийском стиле. Красный кирпич, укрытый буйной, почти тропической листвой. Прозелень стекол в мелкую клетку. Две неторопливые фигуры, шествующие по коридору, одна в истрепанных по моде шортах, другая в черной мантии, точно шипят: пше-дже... Что за язык?.. Я обратил внимание спутницы на это изобилие шипящих, что вызвало такой взрыв страстей -- лучше б и не заикался.

-- Да разве ж вы не знаете, это все знают, на островах чума, хуже чумы! Русские слависты вымерли, яко обри. И вот хлынуло, как из прорванной канализации. В русском вдруг открыли столько диалектов, сколько дружков из Речи Посполитой надо было пристроить. Польский затолкал нас своими острыми локтями. -- Она задержалась у приоткрытой двери, где, судя по приколотой к дверям бумажке, шли практические занятия русским языком. -- Нет на них Муравьева! -- вырвалось у нее с сердцем.

-- Какого Муравьева? Генерала? Вешателя?!.

Профессор Бугаево-Ширинская взглянула на меня так, что я понял: мы взираем на восход солнца с разных материков. В таком случае, я тут действительно долго не протанцую.

Голос моей спутницы стал мягким, почти материнским:

-- Дорогой коллега! На островах имени Джорджа Вашингтона девятнадцатый век мстит двадцатому. Такова историческая реальность. Польский бунт жаждет реванша. Поживете тут, поймете... Вижу, мы в вас не ошиблись. Вы -- русский, которого мы ищем столько лет.

-- Я еврей, -- кротко сообщил я.

Моя анкетная справка была отвергнута с негодованием.

-- Советские комплексы! Русский еврей, занимающйся русской литературой, больше русский, чем сами русские. Гершензон, мой любимый учитель, сделал для русской литературы куда более, чем все мы, вместе взятые... Вы, дорогой мой, акальщик. У вас московский говор. И западный экспириенс. Вы здесь затем, чтобы приблизить час, когда русский снова обретет на островах Джорджа Вашингтона свои царственные права. Есть вопросы?

Она бросила взгляд на свои часики, сказала, что профессор Бурда -немыслимый педант, явиться к нему надо минута в минуту.

-- Хотите, пока есть время, покажу все наши конюшни?

Ближайшая конюшня, к которой она меня подвела, таилась за дубовой дверью со стеклянной табличкой "Украинский институт языка и литературы". Внутри стояли впритык несколько столов, за которыми сидели молодые и средних лет преподаватели. На всех короткая, почти армейская стрижка, белые косоворотки с национальным украинским орнаментом, иные в сапогах, спущенных гармошкой. Незнакомые портреты по стенам. Оказалось, Петлюра, Бандера, еще несколько знаменитых гетманов.

Меня представили, но украинский институт радушия не изобразил. Скорее, недоумение. Я попятился к выходу. Профессор Бугаево-Ширинская догнала меня в коридоре.

-- Ну, как вам наши самостийники? Не выдохлись? Недавно залетал к нам ваш диссидент. Из Киева. Плющ, есть такой? Он стал рассказывать о брежневских психушках и о себе по русски. Тут же из зала перебили: "Говорите на человеческом языке!"

-- У вас, вижу, жаркое место.

-- О-о! Вы еще услышите и не такое! Сафари. Звери на свободе.

Професор Бугаево-Ширинская так увлеклась, что к главе славянского департамента, профессору Бурда, мы опоздали. Минуты на три, не более. Из начальственных недр передали не без раздражения:

-- Ждать!

Приемная, наполненная до краев стрекотом пишущих машинок, затихла. Затем стрекот стал таким, словно это рванулись танки: война без бумаг -- не война!

Мы прождали полчаса, скрашенные лишь огненным кофе, который пивал разве что в старом Иерусалиме. Бугаево-Ширинская отхлебнула глоток из первой чашечки, опрокинула в себя, как воду, вторую, наконец заявила во всеуслышанье:

-- Ну, это уж черт знает что! -- И удалилась, шурша своими широченными шортами.

Профессор Бурда встретил меня улыбкой заговорщика:

-- Ушла?.. Как вам наши розовые?

"Розовые? Уж не княгиня ли розовая?" -- Я был несколько обескуражен.

-- Видите ли... я дальтоник.

Бурда захохотал: мол, понимаю, шутите. Распорядился принести кофе, поинтересовался, с кем я работал в Вашингтоне D.C., в Мерилендском университете, и просил называть его Томом. Без чинов. Затем произнес вполголоса, почти таинственно: "Пора!" и "Вперед!"

Куда "Вперед!", чему "Пора!", я и понятия не имел. Он двинулся к дверям кабинета, я за ним. Решил, что отвезет меня в отель: в университетах это всегда было мужским делом. Действительно, пора мне принять душ и полежать. Проводины тянулись до утра, самолет трясло, глаз не сомкнул.

Том Бурда остановился у стеклянных, в матовой краске, дверей, за которыми послышались возгласы "Идут!", приоткрыл их и, ободрительно улыбнувшись, подтолкнул меня за плечо -- внутрь.

Я обомлел. Передо мной оказалась большая аудитория. Скамейки с пюпитрами подымались вверх горой. На нижних скамейках теснились человек сто пятьдесят-- двести. На первой, неподалеку от кафедры, располагались преподаватели с блокнотами, карандашами и портативными магнитофончиками в руках, среди них и княгиня, которая мне даже не намекнула о предстоящем...

-- Ваша вступительная лекция, -- услышал за своей спиной голос Тома. -У вас сорок пять минут.