На островах дракона - [54]

Стайки какаду, тоже больших охотников до этих фруктов, садятся на верхушку и начинают ссориться с оглушающим шумом. Мне давно уже нужна хотя бы одна такая птица для коллекции, но я не решаюсь стрелять в них: эти роскошные попугаи слишком сильно связаны у меня с грезами детства. Саид, которому я давно уже обещал дать пострелять из ружья, просит дать ему выстрелить в «какатуа». Я великодушно протягиваю оружие, показываю, как надо целиться и где нажимать, хотя заранее уверен, что патрон будет истрачен зря, но надо же чем-то отблагодарить его за только что проделанный блестящий номер.

Прижавшись к стволу, он долго целится, а мы, затаив дыхание, неотрывно глядим на стаю белых попугаев, болтающих на вершине соседней пальмы. Однако ничего не происходит.

— Ну, ты стреляешь?

— Я боюсь, туан…

— Да ничего страшного, только прижми покрепче ружье.

Он продолжает целиться, дрожа от волнения, так что конец ствола раскачивается наподобие маятника. Неожиданно он весь сжимается, закрывает глаза и… бах! Ружье едва не вываливается у него из рук, но, к всеобщему изумлению, наземь падают два какаду, обагряя кровью свое снежное оперение.

Тут же опомнившись, Саид бросается к несчастным пернатым, хватает по одному в каждую руку и исполняет воинственный танец под аккомпанемент победных криков. Мы в восторге, но наш герой быстро оправляется от удивления и объясняет всем подряд, что он нарочно так долго целился, дабы получить этот эффектный дуплет. Восхищенные взоры наших спутников недвусмысленно свидетельствуют о том, что отныне он причислен к лику великих, а его подвиг, о котором он, не прекращая, говорил до нашего отъезда, войдет в летопись Комодо!

В полдень мы останавливаемся в тени лонтары, и Солтан разогревает на костре рубленое мясо пополам с оленьим жиром. Блюдо весьма приятно на вкус, хотя и сильно наперчено, но жир мгновенно застывает, покрывая язык и нёбо восковой пленкой. И конечно, поблизости нет воды. Тем хуже, вытянемся и переждем жару, смакуя последние крохи абсолютного покоя и свободы.

Ни Петер, ни я не в восторге от перспективы возвращаться в деревню, где ждут нас Ги и Жорж. Опять начнутся споры, и хотя они никогда не переходят в серьезную ссору, ибо мы в общем-то все четверо хорошие друзья и, едва сходит гроза, вместе смеемся над происшедшим, но тем не менее эти споры страшно действуют на нервы. Вновь предстоит впрягаться в адский воз быта: чистка и ремонт снаряжения, укладка коллекций и личных вещей, упаковка и предохранение от ударов и сырости, погрузка ящиков, возвращение на Флорес, потом на Яву, переезд на Калимантан, путешествие вверх по одной из крупных рек острова, по меньшей мере годичное пребывание в разных селениях и, наконец, возвращение через все острова до Сингапура и оттуда во Францию. И каждый раз неизбежная погрузка и выгрузка ящиков и палаток, нескончаемое развертывание и завязывание тысяч всяких узлов и пакетов, без которых никак не обойтись.

А ведь как хорошо лежать на этом крохотном пятачке тени от лонтары, насытившись олениной и наслаждаясь этой свежестью среди полуденного пекла. Опять меня охватывает жгучее желание схватить ускользающее мгновение, навсегда запечатлеть его и до конца дней своих ничего не делать, как только охотиться на буйволов в этих саваннах вместе со старым Солтаном, Махаму — тем, что смеется свирепым смехом, красавцем с копьем Саидом и остальными настоящими моими друзьями, не ведающими о существовании лихорадочной спешки, которая закрутит нас, едва мы покинем гостеприимный остров…

— Надо идти, туан. Солнце не так жжет, а до деревни еще идти и идти!

Так и есть! Солтан стирает все очарование. Опять надо возвращаться в суету, действовать, как говорят военные. Мы вновь занимаем свое место во главе колонны и скучно бредем по высокой траве, пытаясь навеки наполнить взор красотой этих холмов, покрытых колышущимися под ветром пальмами и зеленовато-желтыми рощицами фиг и бамбука. Староста поджидает нас на пляже в маленькой шапочке на макушке и с вечным полотенцем вокруг шеи, которым он утирает струящийся по лицу пот. Он весь светится радостью и благодарит от имени всех жителей Комодо за приезд. Торговец-китаец пришел на паруснике и забрал остаток солонины, заплатив по пятьсот рупий за буйвола и по сто восемьдесят рупий за шкуру, часть деньгами, часть рисом и другими необходимыми товарами. У селян теперь есть все, что надо, они смогут заплатить налоги и досыта поесть хоть какое-то время. По этому поводу вечером они приглашают нас в хижину старосты на ужин с песнями и танцами Комодо.

Сидя перед большими блюдами с кусочками жареной курицы, сладким рисом и пирогами, мы потягиваем черный кофе и слушаем, как мужчины поют песню явно арабского происхождения. Они аккомпанируют себе на тамбуринах — оригинальных инструментах, похожих на трехструнный кифар, и дудках из ветвей лонтары, издающих носовой звук тростниковой свирели.

Вокруг нас именитые жители селения и товарищи по охоте в полном составе в своих самых красивых саронгах без устали поглощают еду, питье и курят сигарету за сигаретой. Все счастливы, голод позабыт, вернулось изобилие, и надо им пользоваться, пока оно есть! Старый глава деревни возлежит на горе подушек, откинувшись на бамбуковую перегородку хижины. Держит он себя очень достойно и снисходительно поглядывает на пышную вечерю своих подопечных, ласково улыбаясь всякий раз, как мы встречаемся глазами.