На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта, 1939–1945 - [144]

На каждой следующей остановке мы жались в углы вагона в детской надежде, что, может быть, нас не заметят. Мы ехали по польской территории к Восточной Германии, однако по-прежнему находились во власти русских.

Как-то мы остановились в поле. Неподалеку виднелось село. По снежной целине к составу подошли несколько крестьян.

– Откуда? Вы немцы? Пленные?

Мы закивали, но с опаской, думая, что они, может быть, переодетые сотрудники НКВД.

– Везет вам, товарищи, домой попадете. А мы из Бреста, что был в Польше, а нынче в России. Живем теперь тут, где жили немцы, – эту землю нам дали русские. Тяжко нам. Должны все отдавать русским – коров, зерно и масло. Самим приходится голодать. Не таите на нас зла, не мы отняли у вас родину.

Спустя пять лет мы имели дело с жестокой реальностью. Немецкие территории были отобраны у немцев и переданы полякам, у которых, в свою очередь, отняли их родину на востоке. Что за политические игры?!

В конце декабря мы добрались до границы Польши и Восточной Германии. Наконец-то мы прибыли на свою землю, пусть и именовавшуюся «Восточной зоной», оккупированной и контролируемой русскими. Нас передали восточногерманским охранникам, настроенным недружественно и не расположенным ни к каким разговорам. И все же тут мы чувствовали себя в большей безопасности. Мы совершенно забыли, что наступило и прошло Рождество, праздник мира, что начался новый год. И вот мы неожиданно остановились в поле.

– Выходите! Всем оставаться у вагонов! – прозвучал приказ. Что теперь? Наши нервы не могли выдержать очередного испытания. Мы держались на пределе. Может быть, восточным немцам приказали оставить нас в своей зоне?

– Мы пойдем к границе с Западной Германией. Там каждого будут вызывать по фамилии. Названный должен перейти границу, не останавливаясь.

Эти слова принесли облегчение.

Один за другим мы шагали по дороге к свободе, о которой столько мечтали. Сначала осторожно и медленно, потом быстрее – и вот уже каждый изо всех сил бежал через открытый шлагбаум. На голых ветках деревьев мы видели десятки меховых русских шапок. Поняв, что это означало, мы срывали со своих голов такие же шапки и с громкими криками бросали их на деревья.

Свобода! После почти пяти лет – снова свобода!

Заботу о нас приняли на себя сотрудники Немецкого Красного Креста.

Некоторых пришлось вести под руки – ноги отказали, когда спала волна последнего напряжения. Затем нас отправили в лагерь во Фридланде, который существует и поныне. Там начались скучные и длинные, но необходимые формальности.

Однако перед этим всем дали возможность принять ванну. Что за прелесть после стольких лет!

Затем последовали регистрация и опрос – в частности, относительно того, куда каждый хотел бы быть направлен, – а также и бесстрастный допрос, который вели британские офицеры, интересовавшиеся условиями жизни в лагерях в России: питанием, обращением и всем прочим.

Потом мы получили возможность бесплатно позвонить близким. Трудно описать сцены, которые разыгрывались там. Никто не стыдился слез.

Я пожелал отправиться во Фленсбург на границу с Данией, получил билет и «увольнительные» – 300 DM (марок ФРГ), полагавшиеся каждому военнопленному.

Винанд и другие товарищи по плену ехали в сопровождении капитана Замхарадзе[153], коменданта лагеря № 7518/I, до самой русской границы в Брест-Литовске. Тут пленных на прощание обыскали. Их обругали последними словами и отобрали все, что можно. «Последний привет от Замхарадзе», как называли они эту «акцию».

По пути во Фленсбург я решил сделать остановку в Гамбурге, чтобы повидаться со старыми друзьями.

Ранним утром 5 января 1950 г., в официальный день своего увольнения, я прибыл в Гамбург. На платформе меня встречал мой добрый друг Боос. Он не сразу узнал меня в ватнике, однако когда узнал, мы бросились друг другу в объятья.

– Идем, дружище, – произнес он, – поедем прямо домой. Моя жена уже ждет там с завтраком, «достойным короля». Помнишь, как мы, бывало, завтракали, когда ты привозил с фронта все те деликатесы – все то, чего мы дома уже давно не видели?

Там, в его доме за городом, я впервые снял с себя ватник и штаны. Наконец-то я снова стал человеком!

– Сейчас сожжем всю эту дрянь, – пообещал мой друг. – Во-первых, чтобы ты скорее забыл о плене, во-вторых, чтобы не занести в дом клопов или вшей. Вот мои вещи.

После такой роскоши, как ванна, мы уселись перед горящим камином, где ели и пили все, что только нашлось в его подвале. Происходившее казалось мне сном.

Как бы увенчивая великолепие встречи королевской короной, мой друг открыл шампанское – Veuve Cliquot Rosé[154] урожая 1937 года.

– Забыл? Ты же сам как-то привез мне из Франции ящик, двенадцать бутылок. Мы откупорили одну в канун Нового года в 1944 г., выпили за тебя и за наступление мира в 1945 г. Десять бутылок обменяли на еду в британской офицерской столовой. Но последнюю сохранили – боялись, что, если ее не будет, ты не вернешься. Теперь вот настал момент открыть бутылку и с полным правом осушить за твое благополучное возвращение и за то, что мы вновь вместе.

«А у тебя есть настоящие друзья», – подумал я, растроганный.