На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта, 1939–1945 - [14]

Мы получили приказы зачистить леса, обеспечить безопасность на занятых территориях, а затем оставаться в готовности к броску к Варшаве.

В поисках подходящего командного пункта для эскадрона мой передовой пикет отыскал большой дом посреди леса. Война не затронула его. По моем приходе туда меня радушно встретил немолодой господин, бегло говоривший по-немецки и по-английски. Он был ранее польским послом в Лондоне, а теперь отошел от дел и проводил время в своем поместье. Дом полнился гостями. Один знаменитый пианист и некоторые другие представители сферы искусства бежали из Варшавы с началом войны в надежде отыскать безопасное убежище. Дворецкий проводил меня в гостевую и несколько мрачновато осведомился относительно моего багажа.

После того как я отдал необходимые распоряжения эскадрону и отправил донесение в дивизию, хозяин дома пригласил меня пройтись.

– Знаете, – начал он, – у меня есть один добрый друг, живет километрах в тридцати отсюда. Он женат на немке из Силезии. Я беспокоюсь о них. Не могли ли бы вы выяснить, как у них дела?

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что немка, жена друга хозяина, приходится мне дальней родственницей. Я вдруг осознал, насколько бессмысленна война, а также и то, что выхода из нее теперь нет. Я обещал все выяснить.

Хозяин привел меня на псарню, где показал мне недавно родившихся ирландских сеттеров. Он привез их мать из Англии. Он взял одного и произнес:

– Могу ли я подарить его вам, чтобы он радовал вас в грустные времена?

Я с радостью принял подарок и окрестил щенка «Сынком». Тем вечером все мы сидели у очага в огромном зале, потолок которого уходил вверх под самую крышу. Пианист наигрывал Шопена, а сквозь музыку прорывались иногда звуки спорадических выстрелов где-то вдали. Я проводил время среди дружелюбных людей в приятной атмосфере в стране, завоевать которую мы пришли.

Я узнал, что самый знаменитый в Польше художник-анималист жил в ближайшем городке, и собрался посетить его на следующий день. Я обожал его работы и попросил у него одну из акварелей, которая бы выражала дух Польши. На следующий вечер он принес мне картину. Я был поражен. На картине на фоне типичного польского ландшафта был изображен пастух, который вел на недоуздке маленькую подраненную лошадку. Картина пережила войну и теперь висит на стене моего дома, напоминая мне о временах трудных, но также и об очень и очень приятных.

В тот же вечер начальник патруля доложил о том, что с другом нашего хозяина все в полном порядке. У него явно свалился с души камень.

Тогда же я получил от своего командира приказ о дальнейшем наступлении на Варшаву. Наутро я покинул мирный оазис, увозя с собой картину и ирландского сеттера.

На инструктаже, перед тем как продолжить операцию, мой батальонный командир сказал, что 3 сентября Франция и Британия объявили войну Германии. Пока, однако, против наших опасений, они не предприняли решительных действий. В ежедневном «Армейском вестнике» говорилось только об отмечавшихся артиллерийских перестрелках и об активизации воздушной разведки. Мы успокоились. Похоже, Гитлер верно оценил обе страны. Британцы, насколько нам было известно, пока даже не отправили на континент экспедиционные войска.

А мы продвигались к Варшаве. В восточных районах Польши мы никаких боевых действий не вели. Совершенно очевидно, это свидетельствовало о наличии определенных договоренностей с русскими. Южнее Варшавы два моторизованных разведывательных батальона заняли позиции среди фруктовых деревьев.

9 сентября – через девять дней после начала войны – большая часть Польши, по крайней мере та, которая относилась к сфере немецкого влияния, находилась в наших руках. Только Варшава продолжала сопротивление. Сохранившие боеспособность части польской армии отступили для обороны столицы, где им предстояло выдержать еще две недели под бомбами и артиллерийскими обстрелами. 27 сентября Варшава была взята, последние очаги сопротивления окончательно подавлены. Больше нам воевать не пришлось. Совершенно очевидно, продолжать противодействие Польша более не могла. Все, что нам оставалось, – зачистка занятой территории.

Во время одного из разведывательных мероприятий, на которое я отправился на своем вездеходе вместе с водителем Финком и ординарцем, мы обнаружили молодую польку в военной форме. Она навела на нас пистолет, но мы успели обезоружить ее прежде, чем она смогла выстрелить.

– Вы служите в женском батальоне? Или же вы партизанка? – спросил я ее по-французски.

В глазах ее горела ненависть – чего удивляться после того, что сталось с Польшей в результате войны. Она отвела нас к дому, в котором лежал раненый ее муж, польский офицер. Я посадил их обоих в свою машину и отправил в медсанчасть, где врачи немедленно занялись ее мужем. Она поблагодарила нас:

– Как ужасно. Как все безнадежно. Почему бы всем не оставить нас в покое? Теперь вот еще и русские придут, ваши союзники, которых мы ненавидим. Однако Польша еще не погибла.

Последние слова, как пояснил мне Августин, были из государственного польского гимна.

17 сентября русские начали марш в Восточную Польшу. Немецкая и русская делегации установили демаркационную линию. Одним из переводчиков служил Борис фон Карцов, которого мне еще предстояло много позже встретить в русском плену. И опять Польша подверглась разделу. Грустная история страны вновь повторилась. 5 октября в Варшаве в присутствии Гитлера прошел победный парад. Нашей дивизии не пришлось принимать в нем участие. Среди тех, кто стоял на возвышении рядом с Гитлером, находился и Роммель, в то время командовавший подразделениями личной охраны Гитлера. Однако во время боев он постоянно находил способ отлучиться на фронт, побывать в действующих частях и был просто восхищен тем, как действовали танковые войска генерала Гудериана. Вскоре после этого Роммелю удалось уговорить Гитлера дать ему под начало танковую дивизию.