На новой земле - [27]
Чем больше моя мать противилась визитам Деборы, тем больше они нравились мне. Я прямо влюбилась в Дебору, как маленькие девочки часто влюбляются в женщин, которые сильно отличаются от их матерей. Мне нравились ее спокойные серые глаза, ее цветное пончо, и длинные джинсовые юбки, и легкие сандалии, а больше всего я обожала ее медные волосы, с которыми она позволяла мне играть. Я заплетала ей косички и подвязывала смешные «крендельки», и Дебора никогда меня не останавливала. Мне нравилось, как она держит себя и как просто одевается даже на вечеринки — самой мне приходилось надевать к гостям одно из длинных, до щиколоток, бархатных платьев с ужасными кружевными воротниками, которые мама называла моими «макси-платьями», и убирать волосы в затейливую «гостевую» прическу, которую я тоже ненавидела. Во время вечеринок Дебора часто извинялась перед бенгальскими матронами и незаметно исчезала из гостиной, чтобы поиграть со мной, к большому облегчению матрон, которые теперь могли свободно обсуждать ее дурные манеры и отвратительный вкус в одежде. Я была старше остальных детей, и поэтому мне было особенно интересно с Деборой. Она знала наизусть целые куски из моих любимых книг: «Пеппи Длинныйчулок» или «Энн с зеленой крыши». Она дарила мне дорогие подарки, на которые у моих родителей не было ни денег, ни желания тратиться: подарочное издание сказок братьев Гримм с чудесными акварельными иллюстрациями, деревянных кукол с волосами, сделанными из пеньки. Дебора часто рассказывала мне о своей семье: у нее было три старших сестры и два брата, а ее младший брат по возрасту был мне ровесником. Однажды она привезла мне в подарок ее собственные детские книги — три томика детективов про девочку-сыщицу Нэнси Дрю, на титульном листе которых круглым почерком было выведено ее имя. Еще она подарила мне свой старый картонный театр — к нему прилагался целый набор бумажных актеров и три смены декораций: внутреннее помещение замка, бальная зала и осенний пейзаж. Мы с Деборой разговаривали на английском, к тому времени этот язык стал мне по-настоящему родным; бенгали, на котором я была обязана разговаривать дома, я владела хуже. Иногда Дебора спрашивала меня, что означает то или иное бенгальское слово; однажды она спросила, что значит асоббхо. Немного поколебавшись, я сказала, что мама называет меня так, когда очень сердится, и лицо Деборы помрачнело. Мне стало ее очень жалко, я понимала, как она должна была себя чувствовать — в кругу наших бенгальских друзей она оставалась чужой, наши женщины терпеть ее не могли и за спиной говорили про нее гадости.
Теперь мы ездили на пикники вчетвером — Дебора на переднем сиденье, положив свою руку на локоть Пранаба, переключая вместе с ним скорости, а мы с мамой сзади. Однако вскоре мама стала придумывать причины не ездить с нами: то у нее болела голова, то внезапно возникал насморк, — так я стала частью нового треугольника. К моему удивлению, мама не запрещала мне эти поездки, и мы втроем ходили по залам Музея изящных искусств, гуляли в городском саду, были в Аквариуме. Конечно, мама еще надеялась, что роман с Деборой скоро закончится, она ждала, когда Дебора разобьет Пранабу сердце, и он вновь появится у нее на кухне, растерянный, убитый горем и жаждущий утешения. Однако я не видела никаких признаков охлаждения ни с одной из сторон. Наоборот, Пранаб и Дебора открыто выражали свою любовь, постоянно оказывали друг другу маленькие, но трогательные знаки внимания — мне такие отношения казались романтично-идеальными. Наверное, им тоже было приятно видеть меня рядом с ними — мое присутствие давало им возможность ощутить себя полноценной семьей. И Пранаб неизменно вытаскивал свой фотоаппарат и начинал щелкать затвором — он делал бесчисленные фотографии нас с Деборой, как мы стоим обнявшись, или как я сижу у нее на коленях, или держу ее за руку, или обнимаю за шею… Мы с Деборой обменивались мимолетными улыбками, и в такие моменты мне казалось, что никто в мире не понимает меня так хорошо, как она. У Деборы были все задатки стать идеальной матерью, вот только моя мама почему-то так не считала. Мама ненавидела Дебору всеми фибрами души, и позволяла мне ездить с ними только потому, что была вновь беременна. Это была ее пятая попытка с момента моего рождения, и она так страдала от раннего токсикоза и так боялась нового выкидыша, что предпочитала вообще не вставать с постели целый день. К сожалению, никакие уловки не помогли — через десять недель она потеряла ребенка, и после этого ее гинеколог посоветовал прекратить попытки.
