На новой земле - [18]

Шрифт
Интервал

— закричал Акаш, указывая пальцем на небо.


Пока отец принимал душ, Рума заварила чай. Ей всегда нравилась церемония пятичасового чаепития, как бы официальное признание окончания дня, его перехода в состояние вечера, несмотря на то что солнце еще стояло высоко над горизонтом. Когда они с Акашем оставались одни, соблюдать эту церемонию казалось довольно глупым, поэтому сейчас ей было особенно приятно посидеть с отцом на террасе, расставив рядом чайник, чашки, блюдечко с соленым миндалем и тарелку с печеньем, умиротворенно глядя на озеро и слушая, как ветер тихонько шелестит листвой в кронах деревьев. Когда Акаш был совсем маленьким, он тоже издавал такой же тихий, исполненный блаженства шелест, который как будто шел из глубин его сытого сна. Листья перемигивались друг с другом, вспыхивая в закатном свете серебром, колеблясь в мягком бризе, как будто дрожали от холода. Акаша сморил сон, так он набегался за день и наплавался в бассейне, и весь дом был погружен в уютную, дремотную тишину.

— Если бы я здесь жил, я бы летом непременно спал на улице, — сказал отец. — Я бы поставил на террасу диван.

— Так это легко устроить.

— Что?

— Ну, спать на террасе. У нас есть такой надувной матрас — очень удобно.

— Ну, это я просто так сказал. Мне и в моей комнате удобно. Но если бы у меня была возможность, я бы тоже построил для себя такую террасу.

— А что тебе мешает?

— Ну, я живу в кондоминиуме, и там есть разные ограничения. Короче, мне не позволят, я думаю. Но в старом доме такая великолепная терраса нам бы не помешала.

Слезы навернулись Руме на глаза, когда отец произнес эти слова — «старый дом». С одной стороны, тот факт, что вокруг ничто не напоминало о маме, отчасти помогал преодолеть душащую ее тоску. Но забыть свою мамочку она, конечно, не могла. Вот и теперь в памяти промелькнул один из их последних разговоров, на пути в больницу, когда они обсуждали новое назначение Адама и возможный переезд в Сиэтл — тогда это была еще лишь туманная перспектива. «Нет, не уезжай туда, не надо, — сказала ей сидевшая на пассажирском сиденье мать и схватила ее за руку. — Это слишком далеко, так я вообще тебя больше не увижу». А спустя шесть часов она была мертва. Руме внезапно ужасно захотелось спросить отца, скучает ли он по своей жене, плакал ли он по ней хоть раз. Рума, по крайней мере, его слез не видела. Но она не спросила, как не спрашивала раньше, потому что он все равно не признался бы в таких, по его мнению, постыдных слабостях.

— Ну а если бы мы могли ее построить, к какой части дома ты пристроил бы ее?

Отец задумался.

— Наверное, к гостиной. Там было прохладнее всего.

Рума попыталась представить, что случилось бы, если бы отец принял такое решение, когда мама была еще жива. Она живо вообразила себе истерические мамины звонки, ее жалобы на своего неугомонного мужа и на то, что рабочие начинают сверлить и стучать слишком рано, вообразила, как в гостиной сносят стену. А потом мысленным взором нарисовала идиллическую картинку — довольные родители сидят в тени в плетеных креслах на открытой террасе и пьют чай. Легкий вздох невольно вырвался из ее груди. Родительский дом невозможно было представить без мамы, сердце рисовало ее образ помимо разума. Когда родился Акаш, Рума впервые поняла, что означает быть охваченной «благоговейным трепетом». Даже сейчас Акаш иногда возбуждал в ней это чувство — его совершенное маленькое тело, его ровное дыхание, кровь, которая четко разбегалась по его венам, его внутренние органы, действовавшие в полном согласии друг с другом, и все это совершенство — ее собственное творение! Плоть от плоти ее, как сказала мать, когда увидела Акаша в послеродовой палате. Только мама использовала другие слова — на бенгали эта избитая фраза звучала как «он сделан из твоей плоти и твоих костей». После рождения Акаша Рума стала замечать сверхъестественное в повседневной жизни. Но и смерть могла вызывать подобные чувства, теперь она знала это — человеческое существо, которое дышало, думало, волновалось по мелочам, хранило в голове мириады мыслей и чувств, занимало определенное место в этом мире, в одно мгновение могло превратиться в ничто, стать невидимым, потерять и форму, и содержание.

— Жаль, что я не видела твоей новой квартиры, — сказала она отцу. — У Адама пока не предвидится отпуска, но мы обязательно приедем к тебе, когда родится малыш.

— Да там нечего смотреть, Рума, только телевизор да диван, ну и мои вещи. Там и места не будет вас разместить. Это же не дом.

— Мне все равно хотелось бы на нее взглянуть, — сказала она. — А остановиться мы можем в гостинице.

— Вот глупости, даже и не вздумай, — резко сказал отец. — Тащиться в такую даль, чтобы посмотреть на обычную квартиру? Ты теперь сама мать, незачем везти детей неведомо куда.

— Но ведь вы с мамой возили нас в Индию почти каждый год!

— У нас не было выбора. Наши родители не хотели приезжать к нам в гости. Однако в нашем случае все как раз наоборот — я-то могу навещать тебя. — Отец прищурился и одобрительно осмотрел горизонт. — Да, я буду приезжать. Мне здесь нравится.


— Папа сажает цветы на заднем дворе, — сказала Рума Адаму, когда он позвонил ей поздно вечером.


Еще от автора Джумпа Лахири
Низина

Роман Джумпы Лахири — лауреата Пулитцеровской премии — классическая семейная сага, в центре которой два брата. Мальчишки счастливы в родительском доме на краю низины, где растут водяные гиацинты и где им знаком каждый уголок. Они не представляют жизни друг без друга. Но когда они вырастут, им предстоят разные пути-дороги и любовь к одной и той же женщине. Для младшего эта любовь станет счастьем, а для старшего — драмой на всю жизнь…


Тезка

«Тезка» — первый роман Джумпы Лахири — тонко написанная история, трогательная семейная драма, которая освещает такие близкие автору темы, как жизнь эмигрантов, столкновение разных культур, конфликты поколений.Первый сборник рассказов Джумпы Лахири — «Толкователь болезней» потряс литературный мир и получил Пулитнеровскую премию в 2000 году.У героя романа уникальное имя — Гоголь….Он из принципа не открывает книгу своего «тезки», подаренную ему отцом. Гоголь меняет имя, пытается обзавестись семьей, но в какой-то момент вдруг осознает, что его избранницы-американки ему чужды.


Рекомендуем почитать
Шлимазл

История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.