На меня направлен сумрак ночи - [33]
Но и я начинаю испытывать приступы тоски. Пока шло состязание со следователем, был некий азарт игры, уверенность, что ты все делаешь правильно.
После суда понимаешь: как бы ты умно себя ни вел во время следствия, какие бы разумные аргументы ни приводил в судебном заседании, игра все равно идет в одни ворота. Сколько хотели дать срока, столько и дали. (Впрочем, нет, веди я себя по-другому, начни давать показания – и себе бы сроку добавил и других посадил. С точки зрения КГБ, я, безусловно, свои 7 лет заслужил не меньше, чем Павленков и Капранов: написание «антисоветской» работы, попытка создания нелегальной организации, распространение самиздата и отказ от дачи показаний.)
Более всего жжет боль за родителей. Сколько я доставил им горя. До суда и перед кассацией мой отец написал несколько подробных заявлений Генеральному прокурору СССР, в Верховный суд РСФСР, на очередной 24-й съезд парии. Он верил, что именно это помогло при кассации, я его не разочаровывал. Перед судом в Горьком и перед кассацией он неоднократно ездил в Москву нанимать адвокатов. Поэтому кассации я рад не столько за себя, сколько за родителей.
После кассации я имею право на свидание. Подписывает разрешение на свидание судья Харитонов – я еще числюсь за судом. Когда он узнает от матери об изменении приговора Верховным судом, то возмущается: «Это несправедливое решение!»
На свидание я беру, на всякий случай, тетрадку с записью судебного процесса. И мне удается ее передать! Конечно, если бы свидание проходило в политической зоне, ничего бы не вышло. Но и в тюремной комнате свиданий стол разгорожен высоким стеклом (пластиком), под столом сплошная перегородка, в торце восьмиметрового стола сидит и зорко наблюдает за всем надзиратель.
Меня привели в комнату свиданий, когда он выводил оттуда очередную партию родственников, чтобы пригласить другую. Напротив меня, за перегородкой остались только двое: парень из хозобслуги с мамой-старушкой в плисовом салопчике. У нее был такой благостный, добрый вид, что я решил: эта не предаст. Быстро обогнув стол, я сунул ей тетрадь и выпалил: «Сейчас напротив меня сядут мои родители. Передайте им после свидания эту тетрадь!» Старушка испуганно посмотрела на сына, он ей кивнул. Я вернулся на место. Вся операция заняла несколько мгновений.
Надзиратель ввел новую партию родственников. Отец с матерью сели напротив меня, рядом со старушкой, которая поглядывала на них. Перебивая шум голосов, я сказал им: «Возьмите при выходе у бабушки тетрадь». О суде и следствии у меня других выражений, кроме как «фашисты» не было. Родители успокаивали меня. После кассации они воспрянули духом. «Потерпи, сынок, только год потерпеть осталось».
НА МИРУ И СМЕРТЬ КРАСНА
Через день меня перевели в общую камеру человек на двадцать. Первое впечатление: все сидящие здесь самые обычные люди, которых ты ежедневно встречаешь в быту, на улице, на производстве. Кража у государства при социализме простым народом таковой не воспринималась. Почти все «несли» что-нибудь с производства. Но одного из ста «несунов» сажали.
Вот старик. За два мешка отрубей с мякиной (8 рублей) получил с приятелями на троих 1, 1,5, 1,5 года. Овсянников, 33-летний рабочий, унес с завода набор слесарных инструментов. Три года, направляют на «химию» (на стройки народного хозяйства). Поляков Евгений – два с половиной года за вынос железок с Автозавода. Юра – тунеядец. Не работал четыре месяца. «Брат у меня коммунист, работает в автопарке, пошел и заявил, что я тунеядец». Коля – хулиган (ст. 206). Стащил у председателя колхоза кожаные перчатки. Тот позвонил по телефону в милицию. Тогда Коля взял и закинул телефон в реку.
Второе наблюдение – все настроены резко антисоветски. Поэтому мое обвинительное заключение и приговор зачитали еще до лагеря. Из «моего» Есенина восторженно цитируют:
Вообще о «коммуняках» говорят только презрительно. О несправедливости власти – как о чем-то само собой разумеющемся.
В камере в ходу грубые развлечения. Устраивают «велосипед» – между пальцами ног спящего втыкается самокрутка и поджигается. Заставляют приседать по 150 раз, выпивать 2–4 чайника воды и т.п.
Коноводит Юра Самозванец. Горластый, жеребячливый, с фиксами. Работал в овощном магазине. В камере он главный устроитель «самосвалов». Переливает у постели спящего из кружки в кружку воду: «Поссы, Гена, поссы!» И так полчаса. Гену, по кличке Арзамас, посадили мать с женой.
Большинство в камере охотно ходит на хозработы. Чистим картошку. Бригадир – Юра Самозванец, выковыривая глазки, травит скабрезные анекдоты.
С особым удовольствием ходим на разгрузку хлеба.
Вечер. Огромная луна. Под арками голубые тени. Теплая плоть и запах свежевыпеченного хлеба. На хлебозаводе всегда кладут в машину дополнительно несколько белых буханок или батонов. Законная доля разгрузчиков. Засовываем хлеб за пазуху.
В очередной раз разгрузка днем. Как впервые, ярко, выпукло видишь красные кирпичные здания, белую стену, голубое небо, верхушки деревьев на Бугровском кладбище, сизый верх телевышки.
Редкая музыкальная одаренность, неистовая манера исполнения, когда у него от бешеных ударов по клавишам крошатся ногти и кровоточат пальцы, а публика в ответ пытается перекричать звенящий голос и оглашает концертные залы ревом, воплями, вздохами и яростными аплодисментами, — сделали Элтона Джона идолом современной поп-культуры, любимцем звезд политики и бизнеса и даже другом королевской семьи. Элизабет Розенталь, американская писательница и журналистка, преданная поклонница таланта Элтона Джона, кропотливо и скрупулезно описала историю творческой карьеры и перипетий его судьбы, вложив в эту биографию всю свою любовь к Элтону как неординарному человеку и неподражаемому музыканту.
В этой книге известный философ Михаил Рыклин рассказывает историю своей семьи, для которой Октябрьская революция явилась переломным и во многом определяющим событием. Двоюродный дед автора Николай Чаплин был лидером советской молодежи в 1924–1928 годах, когда переворот в России воспринимался как первый шаг к мировой революции. После краха этих упований Николай с братьями и их товарищи (Лазарь Шацкин, Бесо Ломинадзе, Александр Косарев), как и миллионы соотечественников, стали жертвами Большого террора – сталинских репрессий 1937–1938 годов.
Первая часть книги Л.Млечина «Алиби для великой певицы» (из серии книг «Супершпионки XX века») посвящена загадочной судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Будучи женой одного из руководителей белогвардейской эмиграции, она успешно работала на советскую разведку.Любовь и шпионаж — главная тема второй части книги. Она повествует о трагической судьбе немецкой женщины, которая ради любимого человека пошла на предательство, была осуждена и до сих пор находится в заключении в ФРГ.
Эту книгу посвящаю моему мужу, который так много помог мне в собирании материала для нее и в его обработке, и моим детям, которые столько раз с любовью переписывали ее. Книга эта много раз в минуты тоски, раздражения, уныния вливала в нас дух бодрости, любви, желания жить и работать, потому что она говорит о тех идеях, о тех людях, о тех местах, с которыми связано все лучшее в нас, все самое нам дорогое. Хочется выразить здесь и глубокую мою благодарность нашим друзьям - друзьям Льва Николаевича - за то, что они помогли мне в этой работе, предоставляя имевшиеся у них материалы, помогли своими воспоминаниями и указаниями.
Театральный путь Алексея Владимировича Бородина начинался с роли Ивана-царевича в школьном спектакле в Шанхае. И куда только не заносила его Мельпомена: от Кирова до Рейкьявика! Но главное – РАМТ. Бородин руководит им тридцать семь лет. За это время поменялись общественный строй, герб, флаг, название страны, площади и самого театра. А Российский академический молодежный остается собой, неизменна любовь к нему зрителей всех возрастов, и это личная заслуга автора книги. Жанры под ее обложкой сосуществуют свободно – как под крышей РАМТа.
Перед вами необычайно смешные мемуары Дженни Лоусон, автора бестселлера «Безумно счастливые», которую называют одной из самых остроумных писательниц нашего поколения. В этой книге она признается в темных, неловких моментах своей жизни, с неприличной открытостью и юмором переживая их вновь, и показывает, что именно они заложили основы ее характера и сделали неповторимой. Писательское творчество Дженни Лоусон заставило миллионы людей по всему миру смеяться до слез и принесло писательнице немыслимое количество наград.