На меня направлен сумрак ночи - [3]

Как-то ко мне подошла Татьяна Михайловна Червонная, отвела в сторону и сказала: «Конечно, хорошо, что вы имеете свое собственное мнение, но учтите, о каждом вашем выступлении Ушакова доносит на Воробьевку». Не помню, каким лектором была Татьяна Михайловна, но человеком, явно оправдывающим свою фамилию.

«Болтали» о политике мы, впрочем, много и везде: в коридорах, в автобусах, в курилке Ленинской библиотеки (кроме Володи Бородина, кажется, никто из нас не курил). Моим союзником в спорах был Сергей Борисоглебский, хотя часто не из любви к истине, а ради форса. Володя Бородин, пришедший на курс ярым сталинистом, скоро перешел на нашу сторону и даже в своем радикализме пошел дальше «учителей», проповедуя некий анархо-коммунизм. Более осторожные студенты слушали и помалкивали. Позднее ко мне не раз доверительно подходили однокурсники, которые получали от «органов» предложения «сообщать информацию о товарище, катящемся по наклонной плоскости».

КОРИФЕИ И ЧУДАКИ

Одной из самых ярких фигур на факультете был энергичный, быстрый, резкий и язвительный Николай Петрович Соколов. В молодости он окончил духовную семинарию, но был атеистом. 1917 год застал его в магистратуре Петербургского (Петроградского) университета, он писал диссертацию о Тюрго. Политически оказался близок эсерам, поэтому после большевистского переворота преподавать историю не мог. Пришлось покинуть Петербург и долгие годы зарабатывать на жизнь преподаванием в школе французского и немецкого языков. Только во время войны он получил возможность преподавать в Горьковском пединституте и защитить кандидатскую диссертацию. С его же слов, в пединституте он прослыл женоненавистником и фашистом. Дело в том, что учились там в эти годы женщины, пришедшие на истфак не по призванию, а просто уклонявшиеся от всяких воинских мобилизаций. Учиться им было неинтересно, и в своих работах они дословно переписывали тексты учебников, а Николай Петрович беспощадно ставил им «неуды» и приводил в пример работы единственного на факультете парня, которого по болезни не взяли на фронт.

В 1953 году Н.П. Соколов защитил докторскую диссертацию на тему «Образование Венецианской империи». Присутствовавший на защите академик Е.В. Тарле якобы сказал о нем: «Этот далеко пойдет!» Соколов свободно владел классической и средневековой латынью, греческим и основными европейскими языками, читал лекции. Разумеется, без конспектов, ярко, эмоционально, цитируя документы на языке подлинника. Снисходя к нашему дремучему невежеству, он, усмехаясь, говорил: «Ах да, я забыл, вам ведь некогда учить языки: надо одолевать истмат, диамат, научный коммунизм. Я вам переведу».

Первое знакомство с Соколовым я помню так. Мы с однокурсником сидим на кафедре и бьемся над переводом латинских текстов (учебников латинского языка не хватало, в библиотеке не достать). Рядом на стуле – крепкий, прямой старик или, скорее, пожилой мужчина в простом свитере. Короткие усы, лысеющий загорелый череп путешественника, охотника. Мне представляется, что это какой-то подсобный рабочий при кафедре – плотник, что ли? (Позднее я узнал, что никаких подсобных рабочих на кафедре нет.) Он некоторое время смотрит на нас, наша бестолковость его раздражает, и он вылепливает перевод: «Если хочешь быть любимым, люби!».

Вижу его, стремительно, через ступеньку, поднимающегося по лестнице – в 1965 году ему исполнилось 75 лет! Рассказывая о многовековой борьбе между Германией и Францией за Эльзас и Лотарингию, он мог, между прочим, сказать:

– Помню, в 1914 году зашел я в букинистический магазинчик на приграничной Франции территории. По-немецки обратился к даме за стойкой. Ноль внимания. Тогда обращаюсь по-французски. Дама расцвела: «Ах, вы русский, союзник! Что вам угодно?»

Мы, сидящие в аудитории, переглядываемся: с 1914 года до нашего времени пролегла целая – и какая! – эпоха новейшей истории!

Вот Николай Петрович в нашей факультетной библиотеке стоя перелистывает новый трехтомник Руссо и недоуменно хмыкает, не находя знаменитого трактата «Об общественном договоре».

Я поворачиваюсь к нему:

– Николай Петрович, «Общественного договора» в этом собрании нет.

Соколов еще громче хмыкает:

– Зачем вообще издавать собрание сочинений Руссо, если в нем нет «Общественного договора»!

(Кстати, книгу «Об общественном договоре» долгие годы держали в спецхране, и на позднейших допросах в КГБ следователи не раз спрашивали у разных лиц, читали ли мы и с какой целью эту книгу.)

В большой аудитории теснятся студенты и аспиранты. Соколов выступает с опровержением тезисов книги какого-то американца «10 новых доказательств бытия Божия». Николай Петрович говорит, как всегда, ярко, интересно, убедительно. Кое-кто даже аплодирует. После выступления мы с Женей Купчиновым подходим к нему с вопросом, что он думает о полемике Дымшица с Лившицем в «Литературной газете»?

– Молодые люди, мне пора уже не об этом думать, а о… – пальцем указывает в небо.

Сторонник исторического детерминизма, он на вопрос о роли личности в истории отвечает:

– Конечно, если эта личность лежит под забором, роль ее в истории невелика.