На меня направлен сумрак ночи - [14]

В Болшевском гарнизоне четыре строительных батальона. В каждом по четыре роты. Состав многонациональный. У нас, в первой роте, большинство – русские и украинцы, но много узбеков, киргизов, есть грузины и молдаване. Впрочем, национальное деление здесь не главное. Главное – на «дедов» (старослужащих) и «салаг» (новобранцев), «черпаков» (второй год службы).

Вообще стройбат структурирован по принципу феодальных сословий. Все они здесь враждуют друг с другом: «старики» – с молодежью, сержанты – с рядовыми, славяне – с кавказцами и среднеазиатами.

«Деды» в тот год были тем более злы, что в 1968-м происходил переход от трехлетней службы к двухлетней, и половину их демобилизовали в мае, а другую оставили дослуживать до осени. Это оставшихся особенно жгло. Доходило до смешного. Вот «дед» Володя Якобчук выскакивает из строя по дороге в столовую и трясет клен, чтобы быстрее осыпались листья и «быстрее наступил дембель».

Для себя я твердо решил: рядовым призван, рядовым демобилизуюсь. Русаки более других равнодушны к званиям и должностям. Зато большинство украинцев стремится выслужиться: стать сержантом, на худой конец – ефрейтором. «Да их без лычек на Украину не пустят!» – шутят в казарме.

Единственный человек, с кем я легко и сразу сошелся, Володя Поздняков, попавший в стройбат после второго курса физфака университета. Нам есть о чем поговорить, в библиотеке мы берем книги одних авторов: он – «Воскресенье» Толстого и томик Лермонтова, я – Чехова и томик Пушкина, «Тарусские страницы». Правда, на чтение времени почти нет. Нас распределяют в разные бригады. Он попадает в бригаду плиточников к тяжелому, угрюмому сержанту Шевченко, донецкому шахтеру на гражданке. Я – в бригаду маляров к плутоватому хитрецу младшему сержанту Кравченко.

А вскоре меня, как самого грамотного, выдергивают – по недоразумению – в штаб части. Там надо было на арифмометрах считать расклад дневных рационов и разные хозяйственные бумаги составлять. Наверно, это работа вольных бухгалтеров при штабе, но зачем их обременять, если есть дармовая рабочая сила. А я и рад. Самое главное – в штабе стоит громадный радиоприемник, и после окончания рабочего дня я остаюсь, чтобы послушать «вражеские голоса». В Чехословакии бурно развиваются события «Пражской весны». Слушаю «2000 слов», обращение к деятелям науки, культуры за подписями Ильи Габая, Юлия Кима и Петра Якира. Очень хочется поделиться с кем-нибудь услышанным, но разговоры на политические темы я не веду, зато читаю «между строк» в Ленинской комнате «Известия» и «Правду» (их почти никто не листает), осторожно поправляю лекторов и получаю кличку «замполит», или просто «зам».

Мое пребывание в штабе длилось несколько недель. К командиру части Ильину-Миткевичу приезжает особист, и меня возвращают в бригаду Кравченко. Бригаду вместе с другими отделочниками направляют в Ивантеевку, где мы ведем отделку двух пятиэтажек. Каждое утро нас везут на машине по Ярославке туда, а вечером обратно. На повороте от Пушкино к Ивантеевке красивая действующая церковь. (Не знал я тогда, сколько лет потом буду проезжать мимо нее по дороге в Пушкино: сначала с друзьями в Новую Деревню к о. Александру Меню, потом к родственникам, переехавшим сюда из Сибири.) В дороге в машине солдаты обычно поют. И если вечером на плацу нас заставляют петь бравые строевые песни, что-нибудь вроде «Серая, суконная, родиной даренная… серая шинель», то в машине поют армейский фольклор: «А вам, молодые, служить еще долго, Но только не надо тужить!»

Хотелось бы не тужить, но не получается. Поэтому рад приезду отца (я получил увольнение, и мы с ним съездили в Москву, к родственникам Новиковым) и совершенно неожиданному приезду однокурсниц: Лиды Зотовой, Тамары Шаманиной, Наташи Бузун, Аллы Парфеновой и Клавы Борисовой. У ворот КПП я, с книгой за пазухой, последний выпрыгиваю из будки грузовика – и ко мне стремительно летит и обнимает меня Наташа Бузун. Мои однокурсники побывали с Пугачевым на практике в Ленинграде и в Тарту, а теперь едут на экскурсию в Троице-Сергиеву лавру. Они с восторгом рассказывают о поездке и других новостях, суют мне печенье и конфеты. «Смотри-ка, «зам», сколько у тебя невест!»

В конце лета меня навещает невеста Володи Барбуха и передает от него два тома из собрания сочинений Эренбурга со знаменитыми тогда воспоминаниями «Годы, люди, жизнь» (я их дал читать Позднякову, а позднее отправил на Дальний Восток дослуживающему свой срок Володе Мокрову, и вот, спустя сорок лет, они стоят у меня на полке). О Барбухе его будущая жена говорит: «Володя, он такой странный, все что-то переживает, иногда плачет».

Мне плакать некогда. Я таскаю из колерной тяжелые бидоны с краской и олифой, глотаю цементную пыль, с высоких подмостков шпаклюю, а потом краскопультом раскрываю потолки, клею на стены обои. Вечером, когда засыпаешь, эти потолки и обои бешено крутятся под закрытыми веками. Впрочем, по отбою «молодые» почти никогда не засыпают вовремя: то пол заставят мыть, хорошо, если не зубной щеткой, то туалет драить. В 6 часов подъем, за 40 секунд надо полностью одеться и выбежать на плац. Если не получается, все отделение или роту могут уложить и поднять еще раз. Недосып постоянный. И еды поначалу всем новобранцам не хватает. Утренний 20-граммовый кусок масла урезается вдвое, половина идет на добавку «дедам». Кашей-шрапнелью не наешься. Поэтому в вечерний наряд на кухню идут с удовольствием: после изнурительной чистки картошки тебя до отвала ей же и накормят.