На маленькой планете - [152]

— Петя…

— Замолчи! — сорвался голос у Аверинова, и он вскочил и почувствовал, как у него задергалось веко, как задрожали руки, в нем что-то перевернулось, и он страшно вдруг испугался, что сейчас заговорит она, Ольга, и скажет такое, после чего их жизнь вместе станет невозможной.

— Что я сделала? Я тебе ни в чем не мешала, никогда. И в мыслях у меня такого не было, а ты на меня кричишь. Сын твой, а я-то при чем? Сын твой. Но он жил в чужой семье. Он нас не поймет, сколько бы мы ему добра ни давали. Он как чужой теперь. Нам же читали лекцию, что условия воспитывают человека, ты нам читал в Доме культуры, у него все другое. Воспитание, среда в жизни — основное, а он в другой среде был. И ты говорил, что ту жизнь отрезал и знать о ней не желаешь. Говорил? Я знала, что нам нужен ребенок наш, но его нет. Я даже богу ходила молиться, чтоб был, а его нет. Я понимала ведь все, и я даже стала верить во все приметы, чтобы был ребенок, но его нет.

Она глядела на мужа, видела, что он мрачнеет все больше и больше, знала, что муж не любит говорить об этом, но не могла остановиться и чувствовала, что ее будто кто-то толкает говорить и говорить, убеждать мужа, что она здесь, в его несчастье, ни при чем, но слова ее не убеждали мужа, и ею овладело отчаяние.

Ольга любила мужа. Все ее мысли и чувства были связаны с ним. Она только на миг увлеклась физруком Антоновым и сразу же поняла разницу между ним и мужем, и еще сильнее полюбила мужа. Но сегодня она почувствовала, что муж ее презирает, презирает настолько, что уйдет от нее. Это будет крахом их семейного счастья, чем она так гордилась, и, отчаявшись, заплакала, повторяя:

— Ну почему? Ну почему?

— Ты мне всю жизнь лгала! — воскликнул он и подумал, что вот и сейчас, когда жена говорит в свое оправдание какие-то слова, все равно лжет ему, и не верил ей, хотя не слушал, что она говорила, а только слегка улавливал смысл сказанного. — Лгала! Лгала!

— Неправда! Ты мне лгал! — выкрикнула она, не понимая, что говорит, зачем оправдывается, и все же уловила внутренним чутьем, что невольно оскорбила мужа.

Аверинов, только что севший в кресло, вздрогнул и, раскрыв рот, привстал. Ему стало душно. Аверинов никогда не считал себя идеальным человеком; в его работе были просчеты, было такое, чего потом стыдился. Он это отлично видел и всегда стремился исправить свои ошибки, и не боялся сказать о своих ошибках прямо и честно на собрании, и, если нужно, извиниться, зная, что от честного признания выигрывают и дела, и он… Даже в мелочах старался быть верен себе. Никогда он не видел ничего зазорного в том, что инженер или он сам попросит извинения у слесаря депо, если нечаянно обидел того.

Аверинов был депутатом поссовета. В поселке хорошо помнят его выступление на суде, когда выездной суд судил шофера Корунова, как раз именно того, фотография которого сейчас постоянно висит на доске Почета: «Если человек честно, без увертки признал свою вину и во всем раскаялся, значит, он наполовину оправдан, ибо понял, что поступок его ложен».

Об этом долго говорили на станции, в районе, в области.

Он всегда боролся против лжи, и вот его обвинили во лжи. Обвинила жена!

— Единственное, чего я избегал всю жизнь — это лжи, — проговорил он так тихо, что жена испугалась окончательно и совсем решила, что сказала нечто ужасное. Ей стало страшно от мысли, что он никогда не простит ей этих слов, и она заплакала еще сильнее, видя, как на ее глазах рушится то, что составляло гордость ее жизни — ее семья, муж. Он подошел к окну, посмотрел на улицу, но ничего не увидел. У него сильно дергалось веко, и ему было тяжело.

Ольга упала на тахту, уткнулась в подушку, а потом все повторяла, поворотив к нему мокрое лицо:

— Ну прости, ну прости… Я не хотела. Ну прости…

Аверинов ушел в спальню и долго ходил из угла в угол, успокаивая себя. Он понимал, отчетливо осознавая, что хотя в течение двадцати лет, даже больше, пожалуй, всю жизнь стремился избегать лжи, все-таки эти двадцать лет находился в каком-то странном, ложном положении… У него есть сын, но скажет ли сын, что вот он, Аверинов Петр Алексеевич, его отец? Что, кроме алиментов, получил сын от отца? Одно это предполагало ложное положение.

Двадцать лет прошло словно один год. Он помнил до мельчайших подробностей каждый день своей жизни, но не помнил, чтобы ему приходилось так глубоко и так полно проследить всю свою жизнь, понять, что первый поступок, когда о сыне не подумал как о сыне, а как о ком-то постороннем, что вот именно тот поступок дал жене основание, возможно, и неосознанно, сказать, что он лгал.

«Она права, — подумал он. — Она права в конце концов».

Часа через три, успокоившись насколько мог, он вышел к ней и, не глядя на жену, все еще всхлипывающую на тахте, сказал:

— Ольга… Уже утро, а в восемь часов три минуты идет московский поезд. Поеду к сыну… виниться…

— Петя, я не переживу без тебя. Я тебя так сильно всю жизнь любила… не смогу я без тебя одна, ни дня не смогу… Петя, неужели ты не понимаешь. Петя, я не смогу…

— А я что, не любил разве тебя, — горько проговорил Аверинов, чувствуя, как от того, что она сказала, от ее испуганного, мокрого от слез лица, от всей, такой жалкой в измятом платье, от слов ее повеяло вдруг чем-то близким, родным. У него защемило в глазах, и он отвернулся.